Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

«Вот где жить-то! — пожелал себе Егор, как это часто с ним бывало в минуты восхищения. — И Димке написать, чтоб скорей приезжал. Вырывайся, Димок! — звал он уже его. — Все для восторга твоей души. Так нужно, чтобы побыл тут человек твоего склада. Я ж о тебе везде думаю, ты все время со мной. И вообще, мне кажется сегодня, надо сюда ездить всегда: летом, осенью, зимой. Это наше. Может, мы созданы для такой тихой жизни в таком тихом углу? И не так даже я, как ты. Приезжай сюда. Излазать все горушки, валы, поглядеть на домишки, на улочки, на каменные дуги, на баньки у воды… Порисовать бы, мне вдруг пожалелось, что я не художник. А цокающая речь! Вместе бы. Да исполниться радости! Одному не вместить. Делиться надо. Понял? Торопись, приезжай! Это ж на всю жизнь останется. Какая разница, отчего бывает счастливым человек? Мы — от этого. Не было тебя вчера в звоннице! В Свербееве найдешь себе друга, богатый мужик! А Устье на реке Великой! А Мирожский монастырь, где «Слово о полку» хранилось! И девчонки псковские ничуть не хуже твоих казачек, простодушнее… Ну!»

Послал он письмо и Наташе.

По сценарию владимирский князь (Егор) и княгиня (Лиза), отстояв службу, выходили из церкви. На съемки этого эпизода и прибыла Лиза во Псков.

Егор не видел ее целых три года. Сразу же вспомнилась ему зима! Лиза заканчивала четвертый курс, когда нагрянул вдруг в студию этот занятный парень, убегавший куда-то в казахские степи. Был конец января. Уйти было просто, но как попасть снова? Товарищи, с которыми три года назад он начинал на равных, готовили дипломный спектакль, обвыкли, чуток важничали. Там, на стройке мостопоезда, наворочавшись за день с кувалдой, частенько сиживал он в тесном холодном помещении перед экраном, и порою мелькали в кадре знакомые лица. Егор аж вскрикивал про себя: «С нашего курса!» Такое волнение его пронимало! Назад! В Москву! Он знал, что вернется. Однажды что-то надломилось в нем, он мигом рассчитался и прилетел. Еще не московский, накануне тайком протащивший чемодан в общежитие к Никите, как он был тронут возгласами товарищей, его, полоумного, оказывается, не забывших! И как хотелось зацепиться в Москве, постигать ремесло, а после видно будет. Лиза повисла на нем, закричала, покрутила туда-сюда, оглядывая, какой он стал здоровяк. «Нет, вы подумайте! — говорила она и себе, и Егору, и сокурсникам. — Нашелся! Народ, передовые рубежи, и — к нам. Ты навсегда к нам? Нет, вы подумайте: я с этим мальчиком поступала, он забыл меня, негодяй, забыл, да? — и явился как красное солнышко. Не холодей, не холодей».

Вечером он шел с ней по Москве.

— Ты помнишь мой телефон?

— Два восемьдесят семь… — сощурил он глаза. — Тридцать семь…

— Две семерки. Верь в цифру семь, она приносит счастье.

«Кто целовал ее в эти годы? — подумал Егор. — О, разве обошлось без пирушек, без внезапных симпатий за рюмкой, под музыку, без…? Кто в такие годы не спешит? Лишь тот, кто никому не нужен». Казалось и Егору в степях, что сердце его без стыда вместит всех, кто ему мил. В другую жизнь окунулся он там, наслушался других слов и песен. И вот Лиза заново посвящала его в москвичи, вела по улицам. Она не спрашивала его о желаниях, выбирала дорогу сама и свободно завладела его временем. Она завела его в ресторан «Пекин», на первый этаж, сняла пальто и сказала: «Я хочу поесть. Мы посидим, да? Здесь очень уютно и никого нет». Она же заказывала блюда. «Я буду водку, а ты?» Егор все еще не умел пить, хмелел после двух рюмок, выбалтывал про себя «всякую чушь». Лиза доставала из сумочки зеркальце и подводила карандашом губы. Егор в эти мгновения отводил глаза, чтобы не выдавать своих растревоженных чувств, «Не волнуй меня…» — говорила она несколько раз, словно бы предугадывая его намерения, которых вовсе и не было. Егор думал: «Как был я щенком, так и остался. Там мне не надо было выламываться, чтобы не отстать от какого-то тайного опыта в нашем возрасте. Тут с первых часов я уже подумываю: то не так сказал, то не так сделал, недостаточно остроумен, вообще дурак. Там я был сам собой, и нормально. В Москве без этого (без чего «этого»? — он еще не мог назвать точным словом) ты вроде отстаешь в чем-то. Без конца надо выдирать из себя шарм, «что-то значить», выделяться не тем, так этим». Еще в поезде и в общежитии у Никиты он был лихим парнем, пел частушки и вызывал восторг у старых товарищей. Лиза подминала его. Когда они расплатились и вышли, она подхватила его под руку с торопливым значением, задержала такси и назвала свою улицу. Все было ясно. Шофера для нее не существовало. Шофер был настолько к ним безразличен, будто знал, что везет известно кого. «Ты, пожалуйста, не думай, — громко сказала Лиза, — будто я опять влюблена в тебя. С чего ты возомнил? Слышишь?» Егор молчал, ему казалось, что шофер сейчас повернется и посмотрит на распущенную пару. Высокие московские здания с теплым светом в окнах возникали за стеклом. «И можешь не надеяться. Я забыла тебя. Не волнуй меня. Противный». Она брала его руку, подносила к губам и так держала ее. Егор ждал минуты, чтобы отнять руку и всунуть в перчатку. Как это нехорошо предаваться нежностям на глазах у чужого человека!

На лестнице в своем подъезде она стала целоваться — сперва коротко, испытывая его настроение, затем надолго, обещая вечное царство любви, слилась с его губами. «И зачем ты приехал?! — капризничала она в квартире. — Сидел бы там: гений какой. Нет, все же молодец. Что мы без Москвы? Кто тебя любил бы? Им тебя не понять. Ты для другого создан, да? Вырос, отстоялось что-то? И довольно, сударь мой. Теперь тебе нужна Москва! Нужна. Ее воздух, среда. А зачем тебе я, правда? Не подходи ко мне. Мучитель мой». После отсутствия все опять было ново ему, но уже достойнее, небрежнее он слушал ее. «Почему ты не написал мне? Я бы к тебе приехала! — подходила она к нему, касалась пальчиками его волос и тут же скрывалась, носила с кухни чашечки, тарелки, задергивала шторы, вовсе исчезала. — Зачем я тебя позвала? И ты все еще такой молоденький, зачем же так?» Егор понимал, что она шалит, она ни за что бы не приехала к нему в такую даль, просто всегда баловалась словами и покоряла этим, но что-то отвечал ей, даже извинялся, потворствуя временной лжи. Действительно, эта необидная ложь манила к страстной минуте, после которой стихнет игра и слова остынут, обман пройдет. В мгновение любви, которая ангелом пролетела над ними, они внимали каждому вздоху и поклонялись счастью. Вдруг все стало правдой (восторг, блаженство, родство), но правдой слишком короткой. О чем теперь мечтать и какие чувства разгадывать? Они лежали опустошенные. Лиза сказала: «Мне было тяжело, и ты появился. Спасибо тебе. Мы не будем повторять пройденного, ладно? Чтобы это осталось навсегда. А?» Впереди еще простиралось много месяцев, подруга ее щедро бы поделилась квартирой, но они ни разу туда не ездили и в студии общались как все. Ну что ж, — никогда уже не вздернуться его чувству от игры ее глаз, от шаловливой прелести ее голоса; светлые беглые порывы вытекли из души, — ну что ж. Испытывал он когда-то унижения, мучения, горел, мечтал, и как будто для того, чтобы позднее о том не жалеть, дан ему был час победы. Он не следил за ее романами, но когда видел ее с кем-нибудь, вспоминал тот зимний день, о котором никто не знал, кроме них. С тех пор им не надо было беречь самолюбие друг друга, милая сводница-ложь передала место правде, простоте, дружеским подсказкам. Такими, не проверившими себя в совместной толкотне и ни разу оттого друг другу не опротивевшими, они и повстречались в Изборске. И, может, воспоминание о том, что казалось со временем даже лучше того, что было, и приблизило их снова. Она могла без нажима, в присутствии всех, подойти к нему, поцеловаться и оповестить: «А это Егорушка, которого я очень люблю».