Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

Бабинька почувствовала, что ее речи наскучили, пошла без всякой обиды в горницу к Анастасии Степановне.

В двенадцатом часу ночи Егор и Никита поблагодарили Анастасию Степановну и пошли домой. До трамвайной остановки провожал их Дмитрий. Антошка смылся раньше.

Никто и не заметил, когда он исчез. Никто и не заметил за весь вечер, что Антошка и Никита ни разу не чокнулись и даже не смотрели друг на друга, а когда стояли во дворе и слушали Бабиньку, Никита помалкивал.

— Мам, а куда Антошка делся?

— Да ну вас, — сердито сказала Анастасия Степановна. — Чего вы сцепились? Я вынесла ведра на крыльцо, смотрю, а он и Никита возятся за воротами. Еле разняла. Чего не помирили?

Никита молчал.

Егор и Дмитрий пытались допросить его на улице, у остановки; повели его через площадь, через сквер возле кинотеатра «Металлист» и все задавали один и тот же вопрос: что у вас случилось?

— Потом, потом… — уклонялся Никита.

— Когда потом? Мы же договаривались послезавтра в Кудряши плыть! Мы ради вас приехали. Пошли, помиритесь.

— Никогда!

— Ну а в чем дело? Ну, Никит, ну ты меня знаешь… я спать не буду, — приставал Егор. — Я не уеду, пока не скажешь. Вы мне оба дороги.

Егор не спускал руку с плеча Никиты и у его дома.

— Э-эх… — тянул он. — Начинается. И у нас начинается. Еще бы: разве мы можем без тяжбы? Тысячу лет брат на брата, друг на друга. Скажи, что?

— То, что держалось на твоей фантазии, кончилось.

Не сказал ничего на другой день и Антошка. Ясно было одно: поссорились они не по-пустячному; вольный безалаберный характер Антошки наткнулся в Никите на то самое, что он называл «заурядным карьеризмом».

— Мам, — спросил Дмитрий, вернувшись, — ты не слыхала, в чем они упрекали друг друга?

— Я до того еще, как они схватились, слышала — Антошка заставлял его взять Бабинькины тетрадки. Никита ему: «Некогда мне!» — «А-а, — на него, — тебе ничего не нужно, стряпней занимаешься, тебе в карман жалобы суют по деревням, а ты хоть кого защищал?» Вот такое.

— Горячий Антошка. Откуда ему известно? Никита как вол трудится…

— Я разозлилась и давай гнать Антошку: «Иди, и чтоб больше тебя не было! За палку взялся!» Пускай обижается. Никогда у нас во дворе драки не заводилось. А это что!

Через день самолюбивый Никита уехал в командировку в Северный район, а Егор и Дмитрий поплыли на катере в Кудряшевский бор. Что делать в первое время друзьям? На чью стать сторону? Все Кривощеково завидовало дружбе четверки. И на тебе. Раскол. Не случайно на юге Антошка упоминал Никиту неохотно.

А был теплый-теплый день, Обь широко раздавалась за городом, и плыли они к тому пионерскому лагерю, который их сдружил когда-то за один сезон.

— Ничего нет вечного, — говорил Дмитрий. — Между Никитой и Антоном с самого начала была маленькая фальшь, но были моложе и старались верить в тот фетиш, который сами создали. Мне неудобно говорить, но все держалось тобой, прав Никита: твоей фантазией, верой. Ты зажигал нас…

— Господи, кто бы меня зажег!

— Можешь самоуничижаться, это тебе даже идет, но так.

— Этак мы и с тобой разойдемся? Для меня это будет конец всему, — сказал Егор. — Моя дурная башка воображала иногда, как кто-то из вас умрет. Ну, бывает такое: влезет в голову, не отцепишься. Спать надо, не могу. Вылетаю на юг, в Кривощеково, через все препятствия пробиваюсь к почившему другу, уже все там стоят, и меня только нет. Подхожу, рыдаю, и черт-те что еще делаю, и клятвы себе даю, но такого, чтобы мы разошлись, бросили друг друга, требовали вернуть письма (Антошка уже послал записку Никите, знаешь?), — нет! извини, на это моего воображения не хватало! Я убит сейчас. Я чую, что это серьезно. Лопнуло!

— А чем мы связаны?

— А чем? Фронтом? Не воевали. Чем? Я говорю: Москва, искусство, таланты, женщины — какого же черта мне интересней, дороже всего было получать письма от вас? Я тихонько гордился, что вы у меня есть. И вот…

— Все наладится.

— Попробуем. Цицерон сказал, кажется: дружба возможна лишь между честными людьми.

В пионерском лагере они ночевали. Матушка Никиты, чтобы поднять второго сына, подрабатывала в летний отпуск в лагере на должности директора. Она ждала приезда четверых, но в кабинет ее, где она составляла с поваром меню, вошли двое. Сына не было, и она испугалась. И что сказать ей? Они солгали: срочно послали в командировку. Прибежала плоскогрудая экзальтированная библиотекарша Алиса Евгеньевна, как всегда, прижимала их к себе, оглядывала, стрекотала как пулемет. И тут же выдумала мероприятие к вечеру.

— У нас давно все готовы, и не хватало звезды.

— Да какая же я звезда? — пожимал плечами Егор. — Меня никто не знает.

— Умоляю! Егорушка, ты ж наш воспитанник! Ласточка, умоляю! Нужен экспромт! сюрприз! черт знает что такое, короче: я прошу.

— Ну если черт знает что, то это я и есть. Что же я скажу? У меня ни в одном глазу, я за грибами приехал. И на вожатых посмотреть.

— Очень хорошо. Ты влюбишься. Мы устроим после отбоя пикник в лесу. Какую мы тебе книгу подписываем!

— Уже! Ну, Алиса Евгеньевна! Ну работнички. Вот так всегда. Меня берут как слабую женщину. Сразу.

Выступал Егор целый час с той непосредственностью, которая вредит педагогике, но привлекает симпатии публики. Как-то кособоко, без важности он вышел на помост, чихнул, сам себе пожелал здоровья, отчего дети засмеялись и захлопали: какой-то клоун, наверно! «Ну чего? — развел Егор руки. — Вы думаете, я артист? Вас обманули! Никакой я не артист, я еще самой поганой роли не сыграл, если драмкружка не считать. Да в выпускном спектакле играл милиционера, все в восторге, советовали идти в милицию. Я лучше про путешествия свои расскажу, ладно? Ей-богу, я про артистов ничегошеньки не знаю, да про них скучно рассказывать, они непутевые, а вот как мы в Москву поехали поступать в театральный — хотите? Как родителей своих обманули? Как везли в старом чемодане пироги с капустой?»

— И понес наш Егор, и понес, — передавал Дмитрий потом выступление Егора всему Кривощекову. — Любите, говорит, книжки, они вам помогут, я их, правда, сам в ту пору мало читал. Замеча-ательный пропагандист!

И был потом обещанный пикник в лесу, костер, вожатые; и до утра гулял Егор с одной из них меж высоких сосен, говорил про Москву, а она попалась такая упрямая, спесивая и немножко глупая, что Егор не стал и задираться. Впрочем, рассуждал он на берегу Оби в одиночестве, женщины всегда наказывали его за мягкость и слишком хорошее расположение к ним в первые же часы.

И снилось ему в то солнечное утро: его полюбила молодая прекрасная особа. Она его искала, ради него бросила кого-то, она принесла его душе столько счастья, что Егор, проснувшись, полчаса, наверное, лежал в задумчивости, желая удержать в памяти зыбкие черты ее лица и храня расслабляющее чувство любви к незнакомке. «А ведь это была, видимо, Наташа… — подумал он. — Написать ей!» Он повинился перед ней, и тут же огорчила его мысль о разрыве Никиты и Антошки.