Виктор Лихоносов - Люблю тебя светло [сборник]

— Кто его разберет… Нам оно нужно, шо вин там кажет, — сказала женщина и пошла. — Маруся! — крикнула. — Ты не за керосином? Тогда займи на меня, я хлеб отнесу…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Атаман здесь проживает? — закричал Степка, едва из сада показался толстый лысый казак, по пояс голый, заспанный. — Ну! — шепнул он мне. — Запоминай, напишешь.

Мы ждали, пока казак пройдет огород. Длинная дорожка вела от хаты к проволочному заборчику. Дверцей служила спинка от койки, Степка оттянул ее по бороздке в земле. Огород пустовал, но хату обнесло кудрявой зеленью фруктовых деревьев. Казак шел не спеша, как идут на оклик соседа, который часто просит взаймы.

— Ох и здоров казак спать! — кричал Степка, преображаясь. — В одних трусах ходишь, девок бы постыдился.

— Та нехай подывляться на мое сложение, — шлепнул казак ладонью по животу, заметил в ямке пупка арбузное семечко, прицелился и выщелкнул пальцем. — Тело мое ще справное, я год как занимаюсь по системе хачка-йогов и дуже похудел. Здравствуй, Степушка, казачок, я тебя, признаться, и не угадал.

— Где же тебе угадать, с утра лежишь взболтанный.

— Не, — отвел казак подозрение. — С мая месяца не выпивал, а виноград ще не давил. Для гостей у меня, правда, есть. Проходьте.

— Чего у тебя Антон Головатый стоит и не меняешь? Устал Антон: ветер, дождь, а он флаг держит, рука затекла. Сменил бы, за него постоял, а ему бы виноградного налил.

— Та он тогда с памятника соскочит и спляшет.

— А тебя, Юхимушка, наверное, рядом поставим или повыше, чтоб от Сенной видать?

— Насчет меня ще решения не вынесли. Я не скоро помру.

Малый и старый игрались, и мы медленно шли по дорожке к хате. Хате было сто лет. Мы посидели, Юхим выспрашивал о городе и завалил нас воспоминаниями. Я рассматривал старые фотокарточки. Степенные юхимовские предки в черкесках сидели на венских стульях, положив ногу на ногу. Рядом стояли жены. Давно уже никого нет, и непривычны гордые золоченые буквы на обороте карточек: «Удостоена высочайшей благодарности». Я долго любовался этой карточкой.

— Ты знал мастера, Юхим?

— Спроси, кого я не знал!

— А еще чем угощать нас будешь?

— Я тебя, Степа, как наказного атамана принимать буду. Сейчас.

— Я полезу слив нарву.

— Только с теткиного дерева не бери. Она слепая, а как фрукты чужому дашь, сразу побачит. А чем, хлопцы, угощаться будем? Что ваша душа желает? Борща сварить?

— Да что, Юхимушка, ты ж запорожец. Давай потешим желудок по обычаю: неси-ка, Юхимушка, тарелку икры, рыбки сушеной, рыбки такой-сякой и жареной. Выкати бочоночек вина кубанского. Разносолов достань из погреба. Зажарь поросенка с фруктами.

— Это на здоровье! — сказал Юхим приподнято. — Лишь бы поел. Все приготовлю, как просишь.

Юхим забегал туда-назад, носил стаканы, тарелки, и наконец мы сели в тени под деревом.

— Ах, старый казак! — пел Степка громко. — Недаром твоих дедов Екатерина сюда закинула, на столе не хуже, чем у судьи Антона Головатого! За что тебя люблю — всего у тебя вдоволь. Хозяин! А ну-ка намажу я икорочки на хлеб, дай ложку большую, навалим от щедрот российских! М-м, вкусная! Нет, пожалуй, деды твои и не пробовали такой, как считаешь?

— Где им, они пьяные были и рыбу руками ловили, а руками кто ловит?

— Мда-а… Есть икра красная, есть черная, а эта в сто раз лучше, потому что коричневая. И имя у нее чудесное: кабачковая! Хорошо живешь, Юхим!

— Н-ну! — вздернул казак голову, поднимая четверть с вином. — Живем до ста лет, а почему? Кубань-матушка. Потянем моего армянского коньяку. За благополучие и за ваш приезд, спасибо, историков ценных не бросаете. Не нюхай, коньяк высокого качества. Тут раскопки были, так из княжеского подвала мне дали. Думаю, сам Мстислав пробовал. Жалко, краска слиняла.

— Ага, — навострил палец Степка, — и сахару князья много добавляли.

— Верное замечание. Ну да они темные были. Угощайтесь.

— Да-а, — потянулся Степка назад, точно заморский купец, оглядывая богатства, — живешь, Юхимушка, на славу. Воротца какие поставил! Где это было, чтобы в селе на дверцу чистое железо гнали! В форме спинки от кровати! Поиски, поиски нового, в ногу с веком.

— Спинка от той кровати, на которой моя первая жена спала, а я их по историческим причинам четыре имел. Потому как живу на музейной земле, — похвалился Юхим, — и дом у меня, Степа, музей.

— Чудненько, Юхимушка. Хорошую цель перед собой поставил: задержаться в истории. Условия есть, балуйся мемуарами.

— Балуемся, Степа, балуемся всем понемножку. Сейчас разве ленивый не балуется. Выпьем по баночке, и мемуарам моим придет очередь.

— Так за что? — я поднял кружку с виноградным соком.

— Выпьем, хлопцы, за Антона Головатого, он нас привез на Кубань по желанию Екатерины Второй. И за правдивую историю, которую я довожу до ума.

— Никон! — чокнулся Степка. — Не поливали, а вырос.

— Вы мне, хлопцы, должны помочь, — сказал Юхим, довольный гостями. — Хочу своей историей крышу перекрыть. У меня, правда, была возможность разжиться, но я отказался. Шеф-повар тут с темрюкской столовой пристала. У нее тыща двести на книжке, и в этом году уже семьсот накопила. Так она все до меня: «Я тебя буду кормить на убой, одевать как прохвессора. Возьми меня». Пятьдесят пять,— разочарованно повел рукой казак. — Старая. А я люблю, чтоб баба за мной ухаживала. Люблю, чтоб мое белое казацкое тело не темнело. Но давайте по баночке выпьем. На меду, как раньше делали при твоих князьях, Степа. Це тоже одна ухажерка моя принесла.

— Тоже молодая?

— Та не совсем, — снова как красная девица потупил очи казак. — Сорок пять. У меня молодше была. Проходу не давала. Потягался с ней полгода и прогнал. Не понравилась, матерщинными частушками замучила, я же парень скромный и не выражаюсь. А баба огонь. Двоюродная сестра одного знаменитого кубанского казака. Я про него собираю сейчас материал, так между любовными сценами выпытывал, значит, исторические подробности. Все же я ее нагнал. Та с нею пропало мое добро: наволочки, рубашки, полотенце и так дальше. Взяла постирать — она прачкою работает — ну и не вернула. Надеется замануть меня и так дальше. Не знаю, чего я так бабам нравлюсь. Или они любят, что знаменитый? Сорок два года, — ще такая — все на месте и в справности, а старика, то есть меня, кажет, на молодого не променяю.

— Ты ж богатый, окрутит, ты умрешь, а ей хата и сундук твоих рукописей.

— Как умру? — поразился Юхим. — Я мечтаю до конца века жить. А потом тетка моя — вы вот увидите — ей такой палки даст, что и хаты не захочет. Моя тетка — сильная личность, и зажилась проклятая. Девяносто лет, здоровья на десятерых, только глазами бачит на два метра и так дальше.