Михаил Лоскутов - Немного в сторону

Оглянувшись в трамвае, я тем временем заметил странное поредение вокруг нас. Неужто запах, везомый нами из лаборатории, впрямь виною этому явлению? В самом деле, я замечаю лица, обнюхивающие воздух. Москвичи, это едет человек, дающий вам ароматы.

Трамвай наш между тем выскочил на свет, пошел по мосту, снова открылся нам Кремль, башни, звезды с мастерски гранеными камнями. Они сверкали сейчас в холодном небе, при закате, как библейские. Торжественная тишина проникла в трамвай. Слева открылась площадка будущего дворца.

— Дворец Советов, — сказал мастер, с почтением нагибаясь к окну. — Мне заказывали сделать духи «Дворец Советов». Что вы думаете об этом?..

Что я думаю об этом? Мастеру заказали новую композицию: чтобы обязательно отразить в ней строительство Дворца Советов. «Как пахнет строительство? Я могу сделать вам запах известки. Его не будут покупать». Он был по-прежнему простодушным французом и вещи понимал прямо; могут пахнуть фиалки, туберозы, гиацинты, но что значит духи о строительстве? Это не музыкальная композиция. Его пробовали уговорить, и он задумался. Он схватил свои бумажки, побежал в лес и долго сочинял там «запах соцстроительства», что-то сделал и принес. Запах нюхал совет, — и художественный совет, есть такой, — собираются и нюхают, — и нашли, что запах не тот. Духи отвергли.

Но зато были сделаны и выпускались духи «1 Мая» и другие подобные духи. Они быстро сошли с рынка. Некоторые лицемерные блюстители нравов, которые на большие изменения нашей жизни смотрят как на этикетку, а не как на жизнь человеческую, запретили хорошие духи «Карте», потому что они «напоминали об азартных играх», и долго пытались задушить «Кармен», известную всем «Кармен», потому что она-де… женщина легкомысленного поведения. Эти тартюфы переименовали котлеты вместо того, чтобы хорошо их делать. Пожалуй, для культуры и революции лучше, если мыло и духи будут не с громкими ярлыками, но зато хорошие и побольше и пусть пахнут товарищам людям хорошими цветами. Я сказал мастеру все, что я думаю по этому поводу…

— Правильно. Я вам очень благодарен, — сказал француз и пожал мне руку.

И тут он рассказал мне многое волнующее из своей парфюмерной и частной жизни. Лориган и Коти уже не эпоха. Это у нас многие думают, что эпоха, а на самом деле не эпоха: нет спроса, давно устарели. И у нас не знают вообще, что в Париже. В Париже есть сейчас духи Шанель: пять тысяч франков флакон. Но это, конечно, глупость, пыль в глаза, для аристократов. Коти сказал: «Нужны духи, которые недоступны для прислуги». А у нас другое: в 1933 году на парикмахерский одеколон пошло 3 тысячи кило эфирных масел, а в 1935 году уже 17 тысяч! Каково? Конечно, это одеколон, но и духи, хорошие духи. У Коти в день проходит 200 кило масла, а через нашу фабрику 1000 кило, тонна. «Ан-гран» — в крупном масштабе. Тонна! Мы уже самая крупная фабрика в мире. А на кило масла идет тонна цветов! У нас уже свои плантации. Но пока мало. В Туле запроектирован новый комбинат. Это Днепрострой запахов. Вот там будет лаборатория! Только нет у нас кокоса и амбры нет. Амбра — ароматическое вещество. Его кит выбрасывает. Говорили нашим китоловам — организовать сбор амбры, — ничего не сделали. Хорошо в Париже — там амбры много…

Я видел, что мысли старого мастера ушли далеко, они бились между Парижем и Москвой, а трамвай наш двигался по Москве, вечерней нашей Москве, и мне пора уже было покидать этот трамвай.

— Я сам духов не употребляю. И жена моя не употребляет никаких, — сказал вдруг мастер. — Не любим. Ну их! Я охоту люблю, прогулки. Сейчас в лесу хорошо. У меня помощники сейчас хорошие, только говорю я все время: пусть их на плантации посылают и просто к морю погулять. Пускай природу знают…

И тут мне показалось, что раскрылось главное, прежде мне неясное в этом человеке, и что тут для парфюмерии и от жизни: простой и хороший француз и человек любит цветы и всяческую природу. Вот и все. И почти нашел уже тот утерянный важнейший вопрос, ненужно было сходить, и тут я спрыгнул с трамвая.

И когда спрыгнул, вдруг вспомнил все: спросить о паспорте. Читал я, что мастер Мишель решил принять советское гражданство. Захотелось узнать: как пришел он к этому, даже думал вернуться, но понял, что вопрос совершенно праздный. Это было уже, когда трамвай катил быстро под гору и далеко за освещенным окном вагона мелькнуло среди толпы москвичей лицо пожилого француза с седыми усами.

Мы ехали по геологоразведочным делами совсем не собирались заниматься каракулем совхоза № 7. Утром по дороге мы свернули на железнодорожную станцию. Станция называлась Уч-Кудук. Уч-Кудук означает «Три колодца». Это был грязный дом с плоской крышей, с земляным перроном, с видом на рыжие горы у горизонта. Висел колокол, под ним валялась поломанная дрезина, начальник смотрел в окошко. Начальник попросил нас обождать немного; он даст нам кое-какую почту для совхоза № 7. На таких разъездах каждый раз обязательно находится какое-нибудь попутное поручение. Мы привязали коней к столбу с надписью: «Ключ от воды у начальника», сели на перрон и свернули папироски.

Ветер в степи швырялся в станционный домик верблюжьей колючкой. Ржавый почтовый ящик болтался на одном гвозде. Он выглядел символическим, этот странный предмет, здесь, где кончаются последние дороги; словно он хотел сказать: «Какая тут регулярная почта: ветер, степь, зыбкие тропы, черт знает что…»

Вот извольте теперь — совхоз № 7 неожиданно вплелся в наши дела. Мы отправлялись в совхоз, о котором знали только, что дал он за последнее время очень много двоен. Он был расположен в песчаной степи, километров за пятьдесят от железной дороги, этот № 7.

Меньше всего, очевидно, этим двойням радовался начальник станции. Его мучила почта. Он сложил все накопившиеся здесь пакеты, поджидая оказию.

— Ребята молодые… Небольшой крюк… Подумаешь… Подумаешь, лишних пятнадцать километров… — бодрясь, говорил он нам, выглядывая поминутно в окно. Он боялся, чтобы мы не уехали.

Три скучающих пассажира, сидя на корточках, играли в кости. Они кутались в халаты. Лето в этих краях еще не кончилось, но было уже холодно. С Каспия летели зябкие птицы. За рельсами на пригорке стояла собака. Ветер топорщил шерсть на ее спине, хвост был зажат между задними лапами. Собака посмотрела на станцию и убежала. Пассажиры ушли с перрона. Наконец начальник вынес свои пакеты. Что за корреспонденция может быть на этой станции? Инструкция Каракулетреста, тощая бумажка о нерозыске трех, каких-то «трех овец за тавровыми № 716, 893, 2015, подлежащих списанию по ведомости формы 6/10», газета «Туркменская искра» за истекшие две недели и несколько частных писем.