Андрей Меркулов - Крылья земли

В таких приятных разговорах мы все-таки дотянули до города, куда я теперь вынужден был прийти. Я пришел сюда только в силу крайней необходимости. Как будто я тогда предчувствовал: перед городом нас снова встретил снег, который сразу мокрыми хлопьями залепил стекла кабины. Около города было два аэродрома; на дальнем было оборудование для слепой посадки, а на ближнем не было. Я пошел на ближний, потому что у меня уже совсем не было горючего. Я связался по радио с этим аэродромом, для нас зажгли огни старта, и когда мы подошли, было приятно увидеть белые, зеленые и красные огни посадочной полосы. Земля, на которой стоишь твердо, была уже близко.

Я вам рассказывал, что такое взлет, но самое трудное это не взлет, а посадка. Даже когда все видно. Найдя аэродром, самолет планирует и выходит так, чтобы попасть на посадочную полосу. В плохую погоду землю видно только уже метров с пятидесяти, но в это время еще не поздно уйти на второй круг. Самолет идет к земле под углом, и на высоте метров в двенадцать его начинаешь выравнивать в горизонтальное положение над землей. В этом положении идешь уже на высоте около метра со скоростью, постепенно снижающейся до ста километров, — со ста шестидесяти при планировании. Эта часть пути при посадке называется выдерживание, скорость несколько гаснет, и машина с высоты в двадцать пять сантиметров должна «упасть» точно на три точки и пробежать по земле. Если в это время она во что-нибудь врежется, скорости у нее достаточно, чтобы разбиться. По мере пробега скорость гаснет окончательно, и самолет посажен; и только теперь вы можете сказать себе, что на этот раз все кончилось благополучно.

Когда мы зашли на посадку, попрежнему шел мокрый снег, землю было видно плохо, и я не знал этот аэродром. Я не попал на полосу и вышел параллельно ей, мне лучше было бы тогда же садиться, но я не знал аэродрома и снова ушел вверх. При этом мы сбились с разворота и второй раз вышли к полосе под углом и увидели под собой ангары и совсем уже близко стоянку других машин; на них садиться не стоило. Когда я зашел третий раз над полосой, со старта дали ракету; это помогло мне ориентироваться. Я стал сажать машину, хотя и не на полосу, но все же параллельно ей, там, где ничего не должно было быть, кроме снега. Я посадил машину, и мы вышли посмотреть, где сели. След колес отчетливо был виден в снегу. Мы прошли до конца и увидели, что колеса коснулись земли в полутора метрах за оврагом, занесенным снегом. Мне стало сразу жарко, и, несмотря на снег, я снял с себя шапку. «До сих пор не понимаю, — сказал тогда Вася Рюпин, — почему семье летчика после гибели платят десять тысяч пособия, а семье бортмеханика только пять. Сейчас бы мы все были равны. К тому же не я сажал машину». — «Вася, ты знаешь, что я сегодня сделал все, что мог, — сказал я ему, — мы могли вообще сегодня не сесть». — «Я это знаю, — сказал Вася, — я вас вовсе не хотел задевать, Николай Семенович. Просто, мы все перенервничали сегодня».

Поставив машину на стоянку, мы пошли к диспетчеру. Там я должен был на обороте бюллетеня, выданного мне метеостанцией, написать, как оправдался прогноз погоды. Я им это написал, и меня потом за эту запись вызывали объясняться. Некоторые слова им не понравились. От диспетчера мы пошли в столовую и увидели там знакомых ребят. «Откуда вы взялись здесь?» — спросили они. «От сырости мы взялись», — сказал я. «Заблудились в снегу», — объяснил им Сеня Чебаков. «А что сегодня у вас едят? — спросил Рюпин. — Опять котлеты? У нас тоже были котлеты. Надоели эти котлеты», — сказал он и стал есть, и мы все тоже стали есть, потому что почувствовали, что были очень голодны. Через день мы были уже за тысячу километров от этих мест…

Вот так мы и работаем. А вы меня спрашиваете, что такое авиация. Ничего и не случилось с нами тогда, но на этой опасной таежной трассе все могло бы случиться. Иногда и так бывает. Ничего особенно хорошего в этой работе нет. Как ты думаешь, парень? — спросил он у официанта.

— А трудно попасть в авиацию? — спросил официант.

Летчик посмотрел на него.

— Попасть можно, — сказал он. — Ты парень молодой, здоровый, чего ты в буфете околачиваешься? Пройдешь комиссию, научат летать. А то ты тут со скуки сдохнешь.

— Конечно, сдохну. Скучно здесь, — сказал парень.

— Ты сам откуда, здешний?

— Здешний. С Волги.

— Ну и нечего тебе здесь делать. Подумаешь, какая работа.

— Это, конечно, не такая работа, — согласился официант.

— Сколько с нас?

— Восемь бутылок пива и икра.

— Ты только, если хочешь учиться, то спеши. А то не скоро до пенсии налетаешь. Пенсия хорошая. Только на чорта сдалась вся эта пенсия, когда мне теперь делать нечего, — сказал он и заплатил за пиво.

Мы вышли на палубу. Дождь кончился, и горы сразу стали лучше — они теперь были как бархатные, все вымытые дождем; они были глубокого и насыщенного темнозеленого цвета; а там, где внизу были лиственные деревья, осень разливалась по ним золотым пожаром. «Все же красивые здесь места», — подумал я, глядя на эти горы.

На реке легко было дышать. Свежий ветер прошел над палубой. Волны бесконечно шли по реке, куда-то навстречу морю.

— Теперь до конца жизни лети, как сквозь снег, — сказал летчик, стоя у борта. — Вот видите, седой уже стал. Все-таки возраст. Значит, отлетался.

— Но если вы будете работать на аэродроме, то вы хоть сможете подниматься в воздух?

— Не только подниматься смогу, я и ручку управления подержать смогу, если буду летать со знакомым летчиком. Да только это все не то…

Он посмотрел на приближающийся берег. Пароход подходил уже к пристани.

— А все же хорошо бы сейчас лететь сквозь снег, через тайгу, — сказал он. — Еще бы раз…

— Мне надоело ругаться с вами.

— Мне тоже.

— Командир и второй пилот должны с полслова понимать друг друга. Я своего характера менять не стану. У меня побольше опыта, чем у вас. Я хоть и не был на войне… Рыбу возил, проза жизни… Но здесь, на севере, нужно не мастерство высшего пилотажа, а больше всего выдержка и умение ориентировки.

— Я это знаю не хуже других. Но ваша пунктуальность иногда напоминает мне зубную боль…

В тесной кабине транспортного самолета оба летчика сидели рядом; перед ними, за стеклами, далеко простиралось чуть подернутое дымкой бледноголубое северное небо; под крылом самолета, видимая с высоты, проходила тундра, в конце августа похожая на сказочный ковер, сверкающий всеми переливами красок пестрого разнотравья; с высоты казалось, что самолет движется медленно, и только тень его быстро скользила по земле… Командиром корабля был старый летчик Петр Васильевич Суботин, внешне больше похожий на обыкновенного служащего, чем на пилота: его аккуратно подстриженные седые усы считались редкостью, которую почти не встретишь в авиации. Вторым пилотом был недавно демобилизованный из армии Владимир Корнев.