Владимир Карпов - Федина история

Подъехал к дому, вылез неторопливо из кабины. Мотоциклист благополучно выбрался на дорогу и что-то кричал ему. Боря вяло отмахнулся, пошел к воротам. Поворачивал железную рукоять и все надеялся, что, дай бог, хозяина дома не окажется. Но Федя, крепкий, легкий, улыбчивый, уже бодро сходил с крыльца и цыкал на пса. Жестко пожал руку, цепко глянул на машину.

— А кто это у тебя в кабине?

— Да… попутчица.

— По-нятно, — хлопнул он Борю по плечу. — А чего привез?

— Комбикорм. — Боря не узнал свой голос.

— Что? — не уразумел Федя.

— Комбикорм.

— Смеешься, что ль?

— Чего мне смеяться? Загляни в кузов.

— А зачем? Я же говорил: у меня есть! — Федя искренне недоумевал.

— Еще привез.

— Не пойму тебя что-то, парень… — засмеялся лесник. — Всю машину хочешь продать?

— Нет. Как раньше, пять мешков. — Борю забирала какая-то общая досада. — Берешь — бери, не берешь — поеду.

— Ну, ссыпай. Запас хлеба не просит.

Боря загнал машину во двор. Открыли с Федей задний борт — комбикорм горкой ухнул на расстеленную внизу брезентовую палатку. Боря молчаливо и особо старательно подчищал кромку кузова, а Федя весело посмеивался, вздрагивая своим жилистым телом, поучал его, поглядывая на подошедшую Галю.

— Не предприимчивый ты, Боря, человек. Подаю идею: нужен прицеп. В накладных же не указывают — есть прицеп или нет, только вес. Едешь в колхоз, где нет весовой. По пути прицеп оставляешь. В колхозе разгружаешься, никто ни ухом ни рылом — кто знает, какой вес в кузове. Едешь обратно, забираешь прицеп. Пустой. Пять сотен в кармане. Весело?!

— Особенно будет весело, когда придется отвечать, — встряла Галя.

— С умом делать — никто не узнает, — знатоком выступил Боря. — Вот человек живет, у него и блага, и уважение ото всех.

— Я, повторяю, живу только честным трудом, — заводил Федя указательным пальцем в воздухе. — У меня все законно. Просто жизнь меня потерла, повидал людей, понял одно: как оно было, так оно есть — всему цена копейка. Кто-то пользуется благами, кому-то на дом все привезут. А простому трудяге куда деваться? Что возьмет — тем и живет. Кто у нас в начальстве? Те, кто любит командовать, а не хозяйствовать. Дай мне колхоз, самый отстающий: три года — выведу в миллионеры. — Федя разошелся. Видно, была у него уверенность: понимает жизнь, способен на многое. Но и свербило: по достоинству не оценен. — А дали бы властенку побольше, в первую очередь всех бы крикунов прижал. Заикнулся о высоких показателях, я ему — неограниченную ссуду: пожалуйста, работай. Два-три года проходит, нет отдачи — годков на десять его за расточительство лес рубить. Другой, прежде чем орать, подумает. А хозяйствует человек, есть доход — еще бери, разворачивайся! — Он потер руками, повел плечами, энергичный, напористый.

Боря ловил Галины косые нетерпеливые взгляды, но не спешил.

— Тебе бы, Федя, с твоими талантами за границей жить. Капитал бы сколотил.

И за разговором никто не обратил внимания на треск мотоциклов — мало ли кто приезжает. Вдруг выскочил из машины носатый костистый мужик — Боря узнал, тот самый мотоциклист, которого чуть не сшиб, — стал тыкать с ходу в Борю пальцем и кричать: «Попался, попался, кул-лак!» Следом появились два милиционера.

Боря ехал за желтым «Уралом» и уже был не просто шофер, а расхититель народного добра — мотоциклист бдительным оказался, видел комбикорм, сразу учуял, что к чему. А Галя рядом — свидетель.

— Что тебе за это может быть? — Она чуть не плакала.

— Премию дадут. Что будет… Как ты сама думаешь, что за это бывает?

— Не знаю.

— Ну а я откуда знаю! С машины полечу. С работы могут по статье уволить. Могут и посадить.

Про себя Боря прикинул: до суда дело не дойдет — первый раз, пять мешков — меньше пятидесяти рублей кража. Вряд ли с работы по статье уволят. С машины, конечно, снимут. На время. И уж было стал успокаиваться, как мысли спутались, сбились, и в пот бросило — Галька свидетель! Жена может узнать. Выходит, были вместе! Что будет? Съест, шагу теперь не сделает ради него.

— И как же так вышло? — нудил тоненький заботливый Галин голосок. — Как так получилось? Что-то надо придумать.

Боря хмыкнул. Сам удивлялся: какое стечение обстоятельств! Надо же было подвернуться этому носатому мотоциклисту! Зачем стоял, рассусоливал с Федей?! Лучше бы уж поехал к Дашке, к дочке, обрадовал бы какую-то Тамарку Бурову! А для чего вообще он поехал к Феде?

— Может, мне что-нибудь сказать? Например… Что мне говорить, Боря?

Его покоробило.

— Этот Федя! Паразит какой! Учит… Ему-то что, а тебе вот… И сдалась тебе эта торговля!

— Что ты сидишь… Хоть бы подумала, подумала своей головой, если там у тебя… Из-за кого я продавал?! Почему?! Я бы с удовольствием сидел дома, смотрел телевизор! А я вот… Ты меня специально сегодня поджидала?!

— Ты что, с ума сошел?

— С ума… Как я забыл: где ты — там невезуха! Счас бы уж к дому подъезжал. Всю жизнь!.. Всю жизнь!.. Это же надо: Новый год, сижу, как белый человек, с приятной женщиной — в окно влезает! Что тебе… — Он осекся. Галя не плакала, не ежилась, а смотрела спокойно, внимательно и насмешливо. И будто поймали его эти два недвижных глаза, увидали что-то такое, что он скрывал, прятал от всех. — Ну что ты смотришь? Что? Плохо-то все равно почему-то мне! Мне плохо! Всю жизнь… — Борька не кричал, говорил полушепотом. — Надо было с окошка тогда тебя… Кто докажет — соскользнулась!

— А может, сейчас… прыгнуть, и все — отмучаешься. — тихо, не отрывая пристального взгляда, сказала она.

Он подобрался.

— У тебя ума хватит.

— Думаешь, прыгнула бы? — Галя медленно покачала головой, легко улыбнулась. — Нет. Останови.

— Ты свидетель — нельзя.

— Останови. А то наговорю про вас с Федей…

— Довольна, да?! Довольна?! Иди радуйся!..

Боря остался один. Что-то еще хотелось сделать, сказать что-то. Воткнул сразу вторую, помчался догонять «Урал». Обида раздирала его. И злоба. И не то чтоб на Галю. Непонятно на кого. На всех. И на себя. И хотелось кого-то взять и изметелить. Ну что всем от него надо? Почему он получается перед всеми виноватый? Он ведь просто жить хочет, нормально жить! И никому ничего плохого не делает. Жить в хороших условиях с любимой женщиной. Да! С Галькой? Да! И так ему было горько и муторно, что он заплакал. Не сдерживался, всхлипывал и рыдал. И так тошно стало, что засосало в животе. Борька достал из бардачка пачку плавленого сыра, очистил обертку зубами и стал есть. Слезы скатывались на сыр и подсаливали его. А дорога впереди виделась совсем размытой. Борька жевал сыр, давился, отплевывался и так забылся, что включил дворники — чтобы протереть стекло.

Макар покрякивает, покашливает — укладывается в постель. Старая, с высокими литыми спинками кровать отвечает ему в тон поскрипыванием.