Владимир Карпов - Федина история

Наконец доползает до своего дома. И арба останавливается у деревянных узорчатых ворот скромненького такого, кирпичного, под кровельным железом, с цокольным этажом, солидно возвышающегося над соседними домами особняка. Живет она здесь вдвоем с внучеком. Открывает старуха ворота — во дворе новехонький автомобиль «Нива». Бабушкин подарок кровиночке своей единственной — шестнадцать лет парню исполнилось, восьмилетку закончил, без отца-матери рос, сиротинушка, пусть живет за ее, за их и за свою долю. Именно эта мысль — мы жизни не видали, пусть он поживет — кажется, и наполняет старуху энергией, неутомимыми силами.

Приготовила старуха обед, перекусили с внучонком, вышли таскать кирпич — вчера под ночь привезли на гараж, свалили кучей у ворот. Накладывает она стопочку из шести штук, поднимает и, раскорячившись на искривленных старостью ногах, несет. Рядом внучек, парень вполне здоровый, крупноватый даже, берет всего по три кирпичика. Больше бабушка не позволяет: «Не надсажайся, тебе жить еще, здоровье сгодится». И похоже, внук согласен: не надо надсажаться. Он с этими-то тремя идет вразвалку — неохотушки парню, мочи нет. И скоро ему не то надоедает, не то правда, как он говорит, на медкомиссию надо — в техникум поступает. И старуха остается одна.

— Петровна, ты че помалу таскаешь, брала б хоть штук по десять, что ли? — усаживается на бревно у палисадника напротив толстый, краснощекий мужик Хохотун.

Старуха уверена, специально паразит брюхастый вышел поехидничать. Что за человек, лишь бы похохотать! Конечно, чего ему не веселиться: пузо через ремень, морда лепешкой, пенсия сто двадцать, детям сказал: «Устраивайтесь сами». Живет себе — жрет, спит да языком чешет.

— Петровна, отблагодаришь существенно, помогу! — неймется мужику. Скучно, что ли, человеку.

— Подавися ты, — ворчливо отвечает старуха.

К Хохотуну начинают подсаживаться — каждый вечер сходка. Мужики, парни молодые соберутся, кого-нибудь за пивом командируют, банку с пивом посередке поставят и сидят на бревнушке, попивают, несут всякую ересь. Однажды империалистами старуху совсем запугали. Зря, говорят, ты, Петровна, машину купила, не сгодится, империалисты уж за лесом окопы роют, вот-вот обстрел начнут, условие поставили — пусть, мол, ваша Петровна батун весь с огорода нам привезет, тогда миром уйдем. Старуха было поверила, кабы не заикнулись про батун. С луком вечно подкалывают. Завидки, видать, берут. А уж как начнут бомбой атомной стращать — жуть. Внучек, сердечко родимонькое, успокоил: не бойся, толкует, страна наша сильная, войны не допустит. А оно все равно сомнение берет: уж кто-кто, а она-то знает, что это такое война, муж на фронте полег, сама и в тылу жила, а досталось…

— Соседка, — снова заговорил Хохотун, — а внучок-то че не помогает? Убежал — горбаться бабушка! Куда ты такого лоботряса откармливаешь?

«Забижать» внучека бабушка не позволяла никому. Маленьким еще был, задерутся ребятишки, хворостину в руки, и на них.

— Сам ты лоботряс! — зло шепелявит старуха. — Парень в техникум поступает!

— Испортишь ты его, как жить будет?

— Не заботьси, не заботьси! — машет она рукой и, наклоняясь к кирпичам, бросает уже всем: — Сроду от ребенка никто худого слова не слыхал.

Старуха права: худого слова не слыхали, но и доброго тоже. Кисель. Он и в техникум поступать не хотел, изъявлял, правда, желание пойти работать, но не знал куда. Бабушка настояла: «Учись, пока я живая, выучишься — за столом чистеньким будешь сидеть».

На бревнушке уже пять-шесть мужиков, переговариваются, смотрят на старуху — нашли цирк!

— Вчера дождь-то был, — вспоминает Хохотун. Он в центре.

— Ну.

— А перед самым дождем цемент привезли. Машину. Вот тут же у ворот ссыпали. Закапало. Я зашел домой, может, минут пять покрутился, глянь в окно-то — а Козявка уже донашивает. С двумя ведрами, как метеор — туда-сюда, туда-сюда. Гляжу — подчищает уже. Чуть, может, успело замочить.

— Двужильная, — вставляет седоватый, рыхлый, тихий пожилой человек, по виду из мелких служащих. Он с соседнего квартала, приходит на бревно редко.

— Черт его знает какая! — восклицает Хохотун. — Для внучека своего старается.

— Смех смехом, — выцедил сквозь улыбку тощий черный мужик. — Вот если б на производстве все так работали.

Петровна раньше жила не здесь. В Заречье же, но в другом месте — на фабрике. Сюда переехали они с внуком недавно, весной, поэтому в соседях еще не остыло удивление, и они, немного ошарашенные, с удовольствием зубоскалили. Оттого, собственно, и ожили давно увядшие посиделки на бревнушке.

— И отчего ныне так, — подхватил тему седовласый и, мелко мигая глазами, зарассуждал, — до глупости над детьми трясемся. У меня вот дочь, Нина, недавно квартиру получила. Бегает, с ног сбивается, ищет ковер в детскую. Большой нужен, чтоб весь пол застелить и чтобы Танечка, внучка, могла ползать. А тут недавно приходит, говорит: «А пианино Танечке у нас уже есть». Купили! А внучке года нет. А в семье у нас… всем медведь на ухо наступил. Может, по линии мужа…

— Что дурно, то потешно! — оборвал его чернявый. Новая тема, видно, его не грела, вернулся к старой. — Тут не пианино. Машина. «Нива». И достать сумела! Старая, неграмотная, а пронырливая, зараза. И отдала недорого, одиннадцать тысяч. По нынешним временам…

— И неужели все на батуне? — вздыхает седовласый мелкий служащий.

Он закраснелся, удивлен, для него эти известия внове. Он вообще из тех, до кого внешние события доходят в последнюю очередь. А коли дойдут, так удивляется долго, до тех пор, пока о случившемся не забудут.

— На батуне, — охотно поясняет Хохотун. — Давно уже она его продает. На фабрике жила, огород весь засаживала. Домишко там у них был плохонький, а сюда переехала… Хе… Федор, хозяин бывший, на днях приходил. Дом свой, говорит, захотелось посмотреть, сад. Он теперь у сына живет, в казенном. Ну, заходит туда, к старухе, побыл там, выходит — я тут сижу — и слезами плачет! Сад-то у него какой был: яблоня, малина, смородина, крыжовник, вишня. Все под корешок срезала! Начисто! Один батун в огороде. Федор за голову хватается, сколько, говорит, я его удобрял, наземил, по кустику выращивал, берег! Знал бы — никогда не продал! А что теперь сделаешь?

Мужики, хоть и были в курсе историй с бабкой, слушали с интересом, молчали, ухмылялись, кивали головой, а седовласый, вытянув лицо, покачиваясь, пропел:

— Ай-яй-яй-яй, загубила, значит сад, ай-яй…

А Чернявый потянулся и гаркнул:

— Всё! На следующий год огород засаживаю батуном!

— Ты на бабкину монополию не зарься. Надо свое изобрести.

И мужики стали придумывать, выискивать всякие прибыльные заведения. Вариантов было много, но в конце концов единогласно пришли к мысли: бабка-то двужильная, того еще закала — вот кабы нам по такой бабке!..