Анна Лупан - Обрести себя

— Лучше о себе расскажи, Илиеш.

О, много можно рассказать отцу! Но тот не слушает, жадно курит, отвернувшись к окну.

Лимпиада попыталась его успокоить:

— Не порть себе кровь, Роман, перемелется — мука будет. Было бы здоровье да мир. Брось, не думай. Садись поешь.

Нет, не сел Роман за накрытый стол. Задумчиво глядел в окно. Приступы сухого кашля время от времени сотрясали его, потом он опять застывал, устремив взгляд вдаль.

Когда свечерело, тетка Лимпиада ушла в сельсовет, а они вдвоем стали строить на столе дворцы из спичечных коробков. Спички теперь дешевые, бери сколько хочешь. Илиеш тихо рассказывал о том, как убили Гаврилаша, как делили землю, какие кинокартины он видел. Потом спел отцу «Катюшу», которую недавно выучил.

Спать они легли вдвоем на печи, там, где обычно ночевал дедушка. Было слышно, как в сарае переступает с ноги на ногу Вьюн. Они лежали молча, отец ничего не спрашивал о доме. Илиеш тоже ничего не говорил. Раз отец не спрашивает, значит, надо молчать.

Через два дня к ним зашла Ангелина. Ссутулившись, как-то боком втиснулась в дверь. Коротко постриженные волосы не причесаны, вся растрепанная, глаза красные от слез. Переступив порог, упала к ногам Романа:

— Прости, Роман, прости! Сама не знаю, как все случилось. Черт попутал, замутил разум. Не вини меня, пойдем домой, не отнимай сына!

К горлу Илиеша подступил комок, он еле сдерживал слезы.

Роман отправил его во двор поиграть.

«Неужели не помирятся?» — в отчаянии думал Илиеш, шагая по придорожной грязи. Сперва пошел было к Якобу, но не вытерпел, с полдороги повернул назад.

Примирение произошло позже. Наступили морозы, мохнатый иней толщиной в несколько пальцев окутал ветви деревьев, лег на землю. Илиеш очищал кукурузные початки, окружив себя на огороде стеной из сухих кукурузных стеблей, чтобы не так пробирал холод. Закутанный в полушубок, он все же мерз. С утра они работали вместе с отцом. Потом пришел дедушка с Павлом Гынжу и увел отца в хату.

Они сидели там уже несколько часов. Почти весь сельсовет собрался в хате. Совещались о чем-то. После обеда Лимпиада, закутанная в шаль, куда-то ушла… вернулась она с Ангелиной, обе были возбуждены, с горящими глазами. Прошли мимо Илиеша, даже не взглянув в его сторону. Он обиженно надулся, хотел уже бросить кукурузу и сбежать к ребятам, как Лимпиада вышла на крыльцо и позвала его. Оказывается, в комнате шла гулянка. Мать и отец сидели рядышком за столом. Они посадили Илиеша между собой, налили ему стакан вина, как взрослому.

«Помирились!» — решил он.

Выпили за мир, за хорошую жизнь. Дед Епифан философски рассуждал:

— Конь о четырех ногах, и то спотыкается.

Ангелина сжалась, как воробушек, не решаясь поднять глаза от тарелки. Роман успокаивал, склонившись к ней:

— Гляди смелее, не убивайся. Как-нибудь проживем.

— Чего только не случается в жизни, — говорил ободряюще Павел.

— Чего не случается, — вздыхала Лимпиада.

К вечеру втроем пошли домой. У Лимпиады остался только Вьюн. Илиеш был готов кричать от радости: «Они помирились!» Пусть бы все село слышало. Как тепло и радостно на сердце стало! Но дома Роман помрачнел.

— Завтра же забели эту дрянь, — кивнул он на стены, разрисованные Чуликой.

— Хорошо, — послушно отозвалась Ангелина, выражая готовность выполнить любое его желание.

Утром, когда Илиеш проснулся, пахло свежей известью. Стены были белые, слегка подсиненные. В комнате стало просторно, светло, чисто. Чуликинская мазня бесследно исчезла.

Зима принесла глубокие снега. На кургане дотемна слышались звонкие голоса. Были санки и у Илиеша, причем особенные, со спинкой и поручнями — не упадешь. Их сделал дедушка. Кататься на них — одно удовольствие. И все же нет у него прежней радости. Отец страшно изменился, стал угрюмым, раздражительным, придирчивым. Он беспрерывно кашлял. По ночам кашель душил его целыми часами. О докторах он и слышать не хотел.

Однажды Ангелина предложила ему лечь в больницу. Он побледнел и злобно выдавил:

— Хочешь от меня отделаться? Но я не доставлю тебе такого удовольствия! Буду жить, пока не высохну, как доска.

Ангелина с тех пор боялась упоминать о больнице. Роман оживлялся лишь в редкие часы, когда к ним приходил Павел Гынжу. Павел уверенно говорил:

— Скоро ты поправишься. Вот придет весна, пошлем тебя на все лето в Дубоссары на практику в колхоз. Ты толковый, понимаешь в хозяйстве. Посмотришь, как там у них, что к чему. А осенью и у нас в Валуренах организуем колхоз. Мы с Лимпиадой из любопытства съездили туда. Ну, братец, вот это пахота! Тракторами пашут, я видел, глубина чуть не в аршин. Все сорняки к черту. На что тут лошадь?.. А посмотрел бы ты их кур — белые, будто из одного яичка вылупились. Загляденье! В тепле выводят их, и наседки не надо, по восемьсот штук в день. Можешь спросить Лимпиаду.

Огоньки любопытства загорались в глазах Романа, и он на некоторое время воодушевлялся.

— Пожить бы, самому бы увидеть!

— Еще как будешь жить, — уверял Павел. — Помнишь, как я кашлял в позапрошлом году? И ничего. Пей молоко с маслом, как рукой снимет.

Когда Павел ушел, отец ласково обнял Илиеша:

— Вот поправлюсь, организуем колхоз, и пошлю тебя учиться. Куда захочешь поедешь.

Приближались выборы в Верховный Совет республики. Кандидатом в депутаты выдвинули Лимпиаду. Она потеряла сон и аппетит. Ей было как-то неловко, она смущенно говорила:

— Там нужны ученые люди. А что я, едва грамотная?

Роману стало лучше, он повеселел. В день выборов проснулись с петухами, зажгли лампу, стали наряжаться в праздничную одежду. В темноте пошли на избирательный участок, уверенные, что будут там первыми. Но в школе, где расположился избирательный участок, уже собралось все село. Илиеш еще ни разу не видел школу такой украшенной: кругом ковры, вазы с цветами — где только набрали их?

За столом, покрытым красной скатертью, торжественно сидели Павел Гынжу, Тоадер Мунтяну и еще несколько мужчин и женщин. В соседнем зале играла музыка. Настроение у всех было приподнятое, все приветливы, радостны. В зале, где играл оркестр, веселились и старики и молодежь. Роман расправил плечи и вступил в танец.

Илиеш тоже стал танцевать, хотя разгуляться было негде и его то и дело толкали. Правда, другие танцевали с девушками, а он еще не решался пригласить. Вообще-то он горел желанием вступить в круг с Ольгуцей. Только как осмелиться на виду у всего села? Да и не в этом даже дело. Осмелился бы. Только вдруг она не захочет? Девушки — народ капризный. Вот если бы он привел ее на жок сам, как это заведено, тогда другое дело. Тогда танцуй сколько влезет. Но что делать, если он еще не дорос. Хотя, говоря откровенно, стань он взрослым, все равно идти к Истрати Малаю, чтобы пригласить его дочь на жок, смелости не хватило бы. Тут нужна отчаянная голова. Истрати такой злой, что может накинуться на тебя с дубиной. И дверь не найдешь — вылетишь сквозь стенку на улицу. Ну, а пока он потанцует и с Якобом. Время покажет. Сегодня выборы, танцуют без соблюдения деревенских обычаев, не требуя с тебя ни «марша», ни на «чай», как это водится.