Анна Лупан - Обрести себя

За эту зиму Илиеш, сын Романа Браду, не вырос ни на ноготок. Зарубка, сделанная на косяке двери осенью тридцать девятого года, по-прежнему приходилась ему по макушку. Пока это было первым горем, омрачившим его душу. Но вскоре и оно растворилось в потоке новых событий.

Наступила страстная неделя. А какой день, он не знал. Был еще слишком мал, чтобы вести счет времени. Календарь под зеркалом — почти ровесник Илиеша. Илиеш впервые заметил его, когда едва научился что-то видеть. Мать держала эту вещь для красоты, не решалась срывать листочки. Когда белила комнату, снимала его со стены и давала поиграть сыну. Илиеш листал его; просмотрев картинки, бросал куда-нибудь в угол. После побелки Ангелина снова водружала календарь на место.

Но, несмотря на то что по календарю время не двигалось, Илиеш взрослел. Это можно было проследить по смене мыслей, беспокоивших мальчишечий ум. Календарь уже перестал интересовать его, появились новые заботы. Например, качели.

Люлька качелей должна вмещать двоих, Илиеш надеялся качаться на них с Ольгуцей, соседской дочкой, похожей на чертенка, с вечно растрепанными выгоревшими волосами.

План качелей сделал дедушка. Он же помог выбрать дерево. Дедушка прекрасно разбирался в этом деле, так как славился своим плотничьим мастерством. Вся деревня ела изготовленными им ложками. А его веретена никогда не натирали мозолей на пальцах. Они крутились легко и бесшумно.

Дед Епифан был еще и звонарем. И Илиеш обладал явными преимуществами перед другими мальчишками. Как внук плотника, он получал самые лучшие волчки, самые быстрые санки и самые красивые клетки для щеглов. А как внук звонаря, мог беспрепятственно лазать на колокольню и подымать переполох среди приютившегося там воронья.

Илиеш долго околачивался возле делающего качели отца, но наконец это ему надоело, его перестал привлекать стук топора, и он побежал к двоюродному брату Иону. Застал его за делом — Ион отгораживал делянку, засеянную луком. Ион старше Илиеша всего на несколько лет, но так как он рос без отца, то все считали его взрослым парнем. Он самостоятельно вел хозяйство. Конечно, ему помогал дедушка, но этого как-то не замечали.

Ион покровительствовал Илиешу, научил его играть на флуере, летом брал в ночное, зимой — на посиделки. Короче, Ион, так сказать, выводил его «в свет». Илиеш слушал двоюродного брата охотней, чем отца. Целые дни мальчик проводил на дворе Иона, пока дед Епифан не брал его за руку. Указав на солнце, он говорил:

— Взгляни-ка на этого бродягу.

— Ну и что же? — с недоумением спрашивал мальчуган.

— А то, что оно идет спать.

— А-а-а! — восклицал Илиеш и отправлялся домой.

На этот раз он задержался здесь меньше обычного: Ион спешил закончить изгородь, а дед тоже что-то мастерил. Мать Иона, крестная Лимпиада, нашла занятие и Илиешу — наказала присматривать за цыплятами. Раньше, бывало, налетал коршун. Но теперь он не появлялся, и цыплята лезли в бурьян. И стало скучно…

— Ну, я иду, — сказал он Иону.

Тот пытался задержать его:

— Подожди, сейчас кончу.

— Ничего, я еще приду.

Все готовились к пасхе: стирали, белили, пекли. Трубы над крышами беспрерывно дымили. На овражистом Чертовом кургане паслись овцы; то тут, то там, расшалившись, скакали серые и черные ягнята. Козы пощипывали ветки деревьев, украшавших макушку холма. В этот первый теплый день весны, казалось, сама природа, которая, как известно, морит крестьянина зноем, когда нечем утолить жажду, и поливает дождем, когда у него дырявая крыша, — сама природа подобрела.

Ух как захотелось Илиешу, подобно козам и ягнятам, полазать по камням Чертова кургана, побегать, покувыркаться, поваляться на траве! Можно уже собирать и молоденькую крапиву для борща. Решив тут же заняться этим, Илиеш побежал домой за сумкой. Но лишь вошел в ворота, как сразу умерил свою прыть. Родители, понурившись, сидели на завалинке. У матери были заплаканные глаза, на лице — горе.

— Ладно, ладно, хватит тебе, — успокаивал ее отец. — Лучше приготовь что-нибудь на ужин. Зарежь курицу.

Мать вытерла глаза тыльной стороной, ладони, с укором посмотрела на отца.

— Прикуси язык, ведь сегодня страстная пятница!

— Большое дело! Еще успею напоститься там…

— Евлампию позвать? — тихо спросила она.

— А как же, обязательно! Пусть увидит, как Роман Браду прощается с селом, может, лопнет с досады. Закатим пир, какой не снился ни ей, ни всему ее роду. Готовь угощение, а я узнаю, кого еще берут.

Илиеш бросился к матери:

— Куда уезжает батя?

Она смахнула заблудившуюся на щеке слезу.

— На воинские сборы.

О крапиве ли теперь думать! Илиеш побежал сообщить новость Иону.

С тех пор как помнит себя Илиеш, между отцом и теткой Евлампией, женой его младшего брата Сидора, не утихала вражда. Тетка родом из Кодр. Когда Сидор вез ее в Валурены, сзади двигалось шесть подвод приданого. Стоя у ворот, люди с любопытством глядели на этот обоз, удивлялись, как удалось нищему вахлаку Сидору покорить такую невесту. Ну была бы она уродиной — туда-сюда. А то ведь и миловидная, и здоровая, во всяком случае, какого-нибудь физического недостатка у нее не замечали. А Сидор глуповат, ленив, вечно жалуется на недуги, на всякие болячки. Совсем не похож на Романа, даже не подумаешь, что они братья. Сидор напоминал коптилку, которая только чадит, не давая света. Казалось, что и живет-то он, словно выполняет обязанность. Никто и никогда не видел его смеющимся или просто разговаривающим с кем-нибудь.

Кумушки строили разные догадки, подозревали, что невеста больна падучей или беременна на пятом месяце. Иначе чем объяснить такое неравенство брака? Но время шло, а ни болезни, ни беременности у Евлампии все не наблюдалось. И тогда в Валуренах решили, что права пословица: не родись красивым, а родись счастливым. Интерес к этому событию постепенно угас. Только дед Епифан не одобрял Сидора. Не нравилась ему молодая невестка — слишком холодна и заносчива, никакой симпатии. Люди думают, что он обделал хорошее дельце с женитьбой сына. А он желал бы Сидору не такую жену. Ну и пусть думают, он не станет объясняться по этому поводу. Да и кто знает, может, все это к лучшему…

Позже кодряне, приезжавшие в Валурены, занесли слух, будто Евлампия причастна к смерти одной девушки, которую якобы отравила от ревности. После этого она постриглась в монахини, но житейские соблазны оказались сильней веры в бога, и через два года она вернулась из монастыря домой. Дед Епифан не верил слухам, но сердцем чувствовал, что у снохи не все чисто.