Сергей Наумов - Ночь падучих звезд

А с неба падали звезды. Одна за другой, оставляя косой огненный след. Но сколько их ни падало, просяная россыпь звезд на небе не только не редела, а становилась еще гуще.

Сергей стоял в траншее, прислушивался к звукам благостной июльской ночи, а в груди у него росло, ширилось, заполняя все клеточки естества, какое-то светлое, неповторимое чувство. Он не знал, чем оно вызвано, — то ли давешней встречей на пункте связи, то ли этим ночным ожиданием близкого боя.

Он многого не знал и не мог знать, Сергей Воронич… Он знал, что будет бой, но он не знал, что всего лишь через час, как только чуть забрезжит рассвет, вселенский грохот обрушится на землю и расколет тишину. И еще не успеет осесть земля, вздыбленная разрывами бомб и снарядов, как стальная урчащая лавина танков устремится на позиции батальона. Один из них, осыпая землю, перевалится через переднюю траншею, прогремит над самой головой Сергея, и он в какой-то миг увидит высветленные траки гусениц, а потом обернется и вслед танку, в его бронированную с черно-белым крестом корму сильной рукой пошлет гранату и почувствует, как тугая и жаркая волна взрыва ударит ему в лицо. Вслед за танками, обтекая уже подбитые, чадно дымящие машины, на позиции батальона ринутся неровные, извивающиеся цепи вражеской пехоты. Сергей Воронич будет стоять в полуобвалившейся траншее и злыми частыми очередями из автомата с предельно короткой дистанции расстреливать цепи гитлеровцев. А рядом с ним окажется линейный связист Ступачок, которого бой застанет в батальоне, и он тоже будет стоять, широко расставив ноги, и бить из автомата.

А потом, когда бой достигнет своего предела, Сергей Воронич, заменив убитого ротного, поведет солдат в контратаку — в ту страшную контратаку, весть о которой потом облетит весь фронт. В этой контратаке Сергей будет ранен, но он найдет в себе силы не только подняться, но и снять с убитого бойца ранцевый огнемет, перекинуть его за плечи и снова устремиться вперед, сея впереди себя смертоносный огонь. И опять он будет ранен, упадет прямо на огненную струю, снова поднимется и, уже охваченный пламенем, крикнет: «Коммунисты, вперед!» Вот тогда-то фашистские солдаты в ужасе и ринутся назад, оставляя убитых и раненых. Но Сергей Воронич уже не услышит ни удаляющихся звуков боя, ни победного гула советских самолетов — ничего.

Похоронят Сергея у склона той самой поросшей чернокленом балки, где находился блиндаж связистов, куда он частенько заглядывал и подолгу сидел, ожидая, когда повернется к нему девушка с настежь распахнутыми глазами. Замполит Лукашкин своим негромким будничным голосом прочтет по бумажке прощальную речь, только все увидят, как у него мелко-мелко будет дрожать рука, держащая белый листок.

А комбат Петрищев, старик Петрищев, как только едва отзвучит в раскаленном июльском воздухе сухой треск троекратного салюта — последнего солдатского «прости», — сильно припадая на раненую ногу, прямо от могилы пойдет куда-то в сторону и каким-то не своим голосом будет повторять: «Ведь совсем еще мальчик. Совсем мальчик…»

Потом все разойдутся. У могилы лишь долго будет виднеться маленькая, одинокая женская фигурка. Стоит ли говорить, что это и будет Ата — Атланта, телефонистка с промежуточного пункта связи, девушка с настежь распахнутыми глазами.

А спустя несколько дней линейный связист Ступачок своим навек простуженным голосом, подыгрывая на хриплой, посеченной осколками гармошке, споет солдатам песню, в которой будут безыскусные слова о том, как «коммунар молодой вел бойцов за собой и погиб он в бою за Отчизну свою». Потом эту песню повторит другой, переиначив ее на свой лад и добавив к ней свои слова. Потом третий, четвертый… Так эта песня и будет жить — песня о мужестве, песня о чистом сердце, песня о юноше-коммунисте…

Мне страшно хотелось оборвать свой рассказ на том месте, когда Сергей Воронич стоял в траншее среди тишины июльской ночи под благодатным звездным дождем. Вот так бы и оставить его — молодого, сильного полного любви к жизни! Но поступить так — значило бы отвернуться от правды. А этого бы мне никогда не простит Сергей Воронич. Никогда! Я в этом уверен, потому что хорошо знал Сергея и ту памятную ночь провел вместе с ним. Ночь падучих звезд. Ночь перед его бессмертием

Они появились под вечер. Трое в кожанках, словно чекисты. Худяков сначала принял их за районное начальство, но его смутил старенький, видавший виды «Москвич». Да и весь облик приезжих не вязался с представлением об исполкомовцах. Небритые лица, низко надвинутые фуражки с кожаным верхом, запыленные сапоги.

Худякова скрывал камыш. Но сам он видел и слышал все, что делалось на дороге. «Москвич» подкатил к самой воде. Двое стали быстро раздеваться, третий достал из багажника объемистый тюк. Он извлек из него туго скрученный бредень, и Худяков все понял. Трое приехали «по рыбу». Сердце у Худякова сжалось. Возле моста было самое глубокое место. Там дремала сейчас молодая щука — «шуругайка». Ее возьмут врасплох.

Давно уже на Боганке никто не брал рыбу так жадно и глупо. Деревенские баловались удочкой и уносили на уху. Заядлые рыболовы ездили на озера, коих было вокруг великое множество. Боганка же небыстро текла одна среди необъятной степи, и никому в голову не приходило перегораживать ее сетью.

Трое на берегу не мешкали. Высокий с худыми волосатыми ногами парень вошел в воду, держа палку от бредня перед собой. Он перешел реку выше моста и, выбравшись на берег, зычно крикнул:

— Вира помалу!

Двое на противоположной стороне торопливо зашагали от «Москвича» к мосту, низко согнув спины, преодолевая сопротивление воды.

— Трави шкоты! — натужно хрипел голый парень с волосатыми ногами. Он прошагал с бреднем по краю моста, низко, насколько позволяла длина рук, опуская палку в воду.

— Не надорвись, Лешка, — крикнул ему маленький, похожий на жука, чернявый мужик.

— Лешего бы не поймать, — усмехнулся третий, плотный, круглолицый мужчина в старых довоенных галифе.

— Своди бредень! — вдруг крикнул Лешка дурным голосом и рванулся к бурлящей у краев сети воде.

У самого берега билось что-то огромное и белое. Солнце еще не ушло за горизонт — и то живое, что билось в широкой горловине-западне, искрилось плоскими отколотыми кусочками луны. По мере того как трое тащили бредень из воды, осколки эти сливались в одну блестящую массу, и Худякову казалось, что в мотне бьется не рыба, а украденная с неба луна.

— Умеешь ты, Лешка, дела делать, — позавидовал чернявый мужик, когда сеть вытащили на берег.