Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Марод-Али верил этой примете и пришел в дом Сафо опечаленный. Но Сафо заговорил с ним о бревнах. Где достать бревна? Они долго беседовали и, перебрав всех своих друзей по соседним селениям, подсчитали, что несколько бревен достанут у них. Остальные надо было покупать в Афганистане.

Спустя несколько дней на голову Марод-Али обрушилась новая волна негодования поселян. Пропал двенадцатилетний оборвыш Шамо. Поискав его всюду, жители решили, что он утонул в реке. Вероятно, бегал купаться и утонул. Конечно, селение быстро бы о нем позабыло, если б отец Шамо, бывший сборщик религиозных податей, Бакар-Шо, не обвинил в его смерти Марод-Али, рассказав всем о случае с камнем, о котором знал от погибшего сына.

— Марод-Али виноват во всем. Камень бога летел на него, а он перебросил его на мальчика, он перебросил на него свою смерть. Он — негодяй и неверный, потому что осмелился восстать против воли бога. Конечно, бог отомстит ему, но пока Шамо все-таки умер…

Бакар-Шо прожигал проклятиями имя Марод-Али, угрозы летели со всех сторон, а председатель сельсовета под каким-то предлогом не захотел дать Марод-Али разрешение на покупку леса в Афганистане. Он дал его только под нажимом случайно проезжавшего селение секретаря волисполкома.

Марод-Али не знал, что и думать о смерти мальчика, и втайне считал себя виноватым.

Получив разрешение сельсовета, Марод-Али однажды на рассвете надул баранью шкуру и, переплыв реку, явился в Кала-и-бар-Пяндж. В те годы граница еще не считалась закрытой и жители обеих сторон изредка общались друг с другом. Марод-Али обратился к поселянам, и ему повезло: местный кузнец Ходжамард как раз продавал свой дом, и сад, и свою корову, потому что собирался переселиться в район озера Шива.

— Что я здесь делаю? Кую подковы для толстых лошадей управителя. Для поста афганцев тоже кую. У меня нет железа. Наша земля не Ванч, у нас не растет железо. Мне дают железо, и я работаю. Они не платили мне год. Я пошел к управителю, он ударил меня плетью. Осел на хозяина не работает так. Моя земля надо мной смеется. Я пойду к озеру Шива, у меня брат в селении Джаган-Мир. Хорошее селение — афганского поста нет, управителя нет. Я куплю дом, буду сеять мак и продавать опий.

В саду Ходжамарда росли высокие тополя, и он согласился продать их по десять рупий за дерево, с доставкой на советский берег.

— Только сначала пойдем к управителю. Я не могу продать без него.

Управитель жил в ханском доме, позади крепости. Он не был стар, но был желт и рыхл от курения опиума. Его жирная борода была расчесана тщательно. Он сидел на веранде в богатом белом бадахшанском халате, вышитом розовым шелком, и в шелковой белой чалме. Ходжамард поклонился ему почти до самой земли, прижав к животу ладони, и произнес с десяток высокопарных, льстивых приветствий. Управитель протянул ленивую руку. Ходжамард подобострастно поцеловал кончики его пальцев.

— Целуй и ты, — шепнул он Марод-Али.

Марод-Али прикоснулся губами к руке управителя, щупавшего его острыми глазками.

— Высокий бог да благословит господина за то, что он открыл свой благородный слух, чтоб выслушать смиренную просьбу бедного человека… — начал свое изложение Ходжамард. — Господину известно, что брат мой, живущий в селении Джаган-Мир, отвечая богу за свои прегрешения, заболел лихорадкой и, наверно, скоро умрет. А я должен, исполняя божью волю, забыть о своей веселой жизни в твоем селении, господин, и продать все и идти хоронить его, и потом молиться о том, чтоб его душа не вошла в презренное тело собаки или — еще хуже — свиньи. Этот человек с русского берега пришел, чтоб купить мои тополя. Не знаю — продать, не знаю — нет, да будет твое повеление…

— Сколько рупий он хочет дать за каждое дерево? — пренебрежительно процедил управитель.

— Самую малость, господин, — десять рупий. Он говорит, что он бедный человек. Десять рупий, господин, десять рупий. И я сам срублю деревья и перевезу их на пузырях к тому берегу.

Управитель задумался. Из резной двери, выходящей на веранду, неслышными шагами, босиком, вышел тонколицый и томный мальчик, в шелковых панталонах и вафельном кандагарском халате. Он непринужденно скрестил ноги на ковре, рядом с управителем, и, пододвинув под бок подушки, взял с медного, украшенного бирюзой и резьбой блюда винные ягоды. Он жевал их, лениво сплевывая под ноги стоявшего перед верандой Марод-Али.

— Нет, — сказал управитель, — ты не можешь продать деревья по десять рупий. Этот человек с берега неверных хочет ограбить нашу благословенную родину. Деревья стоят дороже. Пусть он заплатит по двадцать рупий и деньги принесет мне. Я не хочу, чтоб случился обман. Я сам передам тебе деньги.

Ходжамард опустил голову и молчал.

— Твоя благодарность мешает тебе говорить? — сказал управитель, и губы его были насмешливы, а в глазах появился нехороший блеск.

— О нет, господин! — вскинул голову и, мелко, быстро кланяясь, забормотал Ходжамард. — Твоя воля, господин, твоя воля. Твой ум — свет луны, моя голова — мрак ночи, да прославит бог твою справедливость, господин. Только осмелюсь сказать, господин, может быть, этот человек, господин, беден богатством и не сможет дать столько денег…

— Иди… Не захочет — пусть покупает деревья на своей стороне… И ты иди…

Марод-Али хотел возражать, но Ходжамард потянул его за рукав и, бормоча прощальные благословенья, поспешил из ханского сада.

— Собака… — прикрыв рот ладонью, зашептал он, оказавшись с Марод-Али за каменной оградой. — Он купил место управителя за тысячу пятьсот рупий и теперь десять раз хочет вернуть себе эти деньги. Десять рупий ему, и еще две рупии на жалованье солдатам, мне останется восемь рупий, а ты будешь платить двадцать, или ты не будешь платить ничего.

— Мне нужен лес, — упрямо сказал Марод-Али.

— Значит, тебе не нужны деньги. И ты отдашь по двадцать за дерево…

Ниже крепости, на невзрачной базарной уличке ящикообразной нишей в глинобитной стене зияла лавка афганца менялы. В ее глубине, на ковре, ни единым жестом не оскверняя высокомерного своего величия, восседал афганец купец. Только черные глаза, между черной бородой и такой же черной копной чалмы, испытующе нащуривались на редких в этот жаркий час дня прохожих. Вокруг него на полу, на сундучках и на полках пестрела жалкая дешевка товаров: анилиновые краски в порошке в круглых жестяных, с яркими этикетками банках, складные железные ножницы, гнущиеся при первом нажатии; баварские карандаши, манчестерские корявые пуговицы, нитки, иголки, бритвы с мечом и короной, с крупною надписью: «The Kid Razor», и мелкою: «Made in Germany»; шелковые, расползающиеся от прикосновения платки, чулки с сингапурскими пломбами и, наконец, дамские подвязки, — на что в Кала-и-бар-Пяндже подвязки? Что может заработать купец на всей это колониальной дряни? Но он сидел важно и щупал, и надкусывал, и протирал большим побуревшим пальцем монеты Марода-Али. За рубль он давал две рупии. За обмен он взял себе восемь рупий. Марод-Али стоял, наклонившись вперед и упершись локтями в пол лавки, возвышающийся над улицей. Купец, пересчитав деньги, кивнул на медную чашку безмена.