Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Не украл… по закону взял… Разрешение есть.

— Кто давал разрешение?

— Раис.

Насретдин вмешался:

— Я не давал.

— Слышишь, что он говорит? Какой же раис тебе разрешение дал?

— Мертвый раис.

— Бумагу тебе написал?

— Зачем бумагу? Сам сказал.

В толпе послышались смех и иронические голоса:

— С неба сказал!

— На мертвого хорошо говорить!

— Врет он на моего раиса, — с террасы крикнула Лола-хон. — Он с Насретдином сговорился, я знаю. Насретдин сказал: разрешенья писать не буду, пойди сам возьми, закрою глаза, ничего не скажу.

— Верно она говорит, Насретдин?

— Врет она. Я ничего не сказал.

— Значит, если Насретдин говорит правду, — вмешался Хурам, — то выходит, что ты, Абдуфато, украл эту воду, потому что не мог же мертвый раис знать, что вчера твоей бригаде понадобится вода?

Абдуфато не нашел ответа и оглянулся, словно ища поддержки.

— А зачем тебе столько воды? Ведь для хлопка больше, чем по норме, не нужно?

Абдуфато молчал, и с террасы снова крикнула Лола-хон:

— Он просто нам портить хочет! Ему хватает воды, а он чужую ворует — на ветер выпускает ее, байское дело делает!

— Абдуфато, отвечай, правильно она говорит?

Видимо поняв, что ему не отвертеться, Абдуфато ответил со злобой:

— Ну, правильно, больше воды беру…

— Для чего? — повысил голос Азиз.

— Земля такая у нас.

— Какая же это?

— Соленая слишком земля, — шныряя глазами по сторонам, вытянул из себя Абдуфато. — Надо больше воды — промывать ее. Хорошую землю себе они взяли, плохую нам дали… Ничего не возражаю, пусть нам будет меньше воды, только дайте тогда другую землю!

— Товарищи… Правду он говорит, что земля соленая?

— Врет он, одинаковая земля…

— Ну, пусть одинаковая, — снизив голос, ядовито пробормотал Абдуфато. — Только мы вовсе не будем сеять тогда…

— Спроси: кто это мы? — шепнул Азизу Хурам.

Азиз громко повторил вопрос.

Абдуфато беспомощно оглянулся:

— Мы… ну, дехкане, скажу… Вся бригада.

— Кто же, кто? Назови фамилии.

Абдуфато опустил голову.

— Говори! — распаляясь, крикнул Азиз.

Сосед Абдуфато вскочил и плюнул на землю:

— Правильно он говорит: не годится земля.

— А, это ты, Файзулла! — сощурил глаза Азиз. — Кто еще думает так?

Файзулла завертелся и, тыча пальцем в головы сидящих вокруг, в ярости прокричал:

— Он думает!.. Он думает!.. Он тоже думает!..

Единомышленников Абдуфато оказалось семь человек. Азиз быстро записал их фамилии.

— Кто они? — тихо спросил Хурам Насретдина. Тот замялся и так же тихо, не поворачивая головы:

— Не знаю… колхозники.

— Знаю, что колхозники, — чуть повысил голос Хурам. — Спрашиваю, кто они, бедняки?

Азиз, услышав, кинул намеренно громко:

— Два середняка, хвосты байские. Один торговцем был раньше, остальные — ничего, бедняки.

— Кто это — бай, бай? Нет баев среди нас! — яростно выкрикнул Файзулла. — Зачем врешь на нас?

Лола-хон подступила к краю террасы.

— Как это нет? Сам бедняк, голова дурная, о других молчи! А почему мой раис, когда жив был, хотел исключить Абдуфато из колхоза?

Абдуфато взбеленился:

— Врет она на меня! Ей, дряни, верить нельзя!

Простучав по лестнице башмаками, Лола-хон быстро сбежала вниз:

— Я дрянь? Ты, собака, смеешь говорить — я дрянь? Я тебе в глаза наплюю, если я дрянь!..

Разъяренный Абдуфато схватил ее за плечо. Подоспевший Азиз отбросил его руку и отвел в сторону тяжело дышащую Лола-хон.

С террасы чей-то женский визгливый голос:

— Зачем защищаешь?.. Правильно, продажная девка она!

Кто-то в толпе изумленно воскликнул: «Ой бо!» Все обернулись к террасе. Уродливые треугольные манекены женщин были сплошь одинаковы: ни одного лица, только черные провалы сеток.

— Кто сказал? — крикнул Азиз.

Ни одна из кукол не шевельнулась. Трудно было определить, кому принадлежал выкрик. Бледная от оскорбления Лола-хон вгляделась в сетки:

— Враг говорит… грязная собака кричала… пусть Абдуфато исключат из колхоза. Моего мужа убили. Ты слушай, рафик Хурам. Новый раис с Абдуфато дружит, все знают, Абдуфато — бай, все говорить боятся. Пусть его исключат. Проверяй все… Если одно мое слово неверно — пусть меня убьют, как моего раиса убили… Все они баи, и Насретдина тоже выбрали баи. Спроси у всех, кто его выбирал?

И опять, еще пронзительней, тот же голос с террасы:

— Потаскуха она… сама с Анджуманом спала. Сама помогала убить раиса… Пусть у нее сделают обыск… Пусть гепеу арестует ее.

Теперь Хурам определил сразу: кричала женщина, третья от края террасы.

Дехкане заволновались. Многие повскакали с мест. Кто-то крикнул: «Правильно, она помогала, пусть обыск, пусть арестуют». Но выкрик заглушили другие: «Нет… Давай сюда эту… Пусть скажет. Пусть узнаем, кто крикнул!..»

Азиз в три прыжка оказался на террасе и в бешенстве схватил женщину за руку, готовясь сорвать паранджу.

— Не смей трогать женщину, нечестивец! Смотрите все, комсомолец бесчестит наших женщин!

Хурам, перекрыв рев толпы, с нарастающей силой крикнул:

— Оставь, Азиз… По местам. Прекратить сейчас же!..

Дехкане остановились, но рев не смолкал.

— По местам, слышите? Колхозники называются! Что вы, банда басмачей, что ли? Азиз, возвращайся сюда… Ты же, глупая голова, секретарь сельсовета да еще председательствуешь! Хорош… Нечего сказать!

Собрание постепенно угомонилось. Женщины метнулись, чтобы незаметно покинуть террасу.

— Сидеть всем на месте. Никто с собрания не уйдет… Слышите?.. — И, выждав тишины, Хурам продолжал: — Рафикон! Слушайте меня. Кто эта женщина, которая крикнула, она скажет сама. Если ее обвинения справедливы, пусть их докажет.

Женщина молчала, и никто сквозь паранджу не мог увидеть ее лица.

— Пусть другие женщины назовут ее имя, если сама не решается.

— Озода́… Сестра Шафи, Озода… — тихо сказала одна из сеток.

— А, сестра Шафи?.. Интересно, что ты скажешь нам, Озода… Неужели так и будешь молчать?

Женщина в парандже встала, подошла к краю террасы; все услышали ее плавный, ленивый голос:

— Я скажу. Стыдно женщине говорить. Я скажу, дело такое… Раиса убили, я за дувалом сидела, видела. Все шумели, кричали, я все видела. Гепеу приезжало, искало, чем убили раиса, — я тоже видела. Гепеу всех спрашивало, ничего не нашло. А я видела: когда все шумели и кричали, эта женщина, жена его, лежала на нем, из груди его что-то вытащила, спрятала себе в платье. Оглянулась, чтоб никто не заметил. Нарочно плакала и кричала, лживо плакала. Когда гепеу искало, она не призналась, скрыла… Я сразу поняла — она дрянь, продажная девка… Пусть ответит сейчас. Анджуман хорошим был человеком… Пусть посмеет она сказать, что мои слова — ложь.