Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Даже в тусклом свете «летучей мыши» видно было, как побагровело лицо Азиза. Он оглянулся на смущенных товарищей, помедлил, неловко взял деньги, смял их в кулак.

— Ну вот, теперь до свидания, товарищи! — улыбнулся Хурам и неожиданно дружески щелкнул Азиза двумя пальцами по затылку. — Эх ты, горячая кровь!.. Давай руку!

Хурам возвращался в Румдару в глубоком раздумье, довольный прошедшим днем. Темные чащи садов чередовались одна за другой. Сухие, голые ветви деревьев были так часты и густы, что, глядя сквозь них, казалось, будто звезды усыпали не недоступное небо, а эти деревья. Стволы, истончаясь, разветвлялись, будто широко раскидывали черные руки в стремленье охватить как можно бо́льшие массы темного, прохладного воздуха. И только одни тополя возносились строго и прямо, словно их стремление было высшего, иного порядка.

Чутье подсказывало Хураму, что разгадку причин убийства надо искать в классовых отношениях, весьма запутанных в кишлаке. Но как? В чем? Где? Верная тропка логики была где-то около, но Хурам тщетно старался на нее набрести.

Он пришел в чайхану усталый и почувствовал голод. Чайханщик, однако, уже спал, и Хурам решил не будить его. Добравшись до постели, настланной на груду ковров, зажег свечу и поднес к ней стальной стерженек, взятый у Лола-хон. Долго вертел его в пальцах и разглядывал, стараясь додуматься, из чего он может быть сделан. Донесшийся с площади грохот случайного грузовика повернул мысли Хурама в новое русло ассоциаций. И решение задачи возникло само собой — это было неожиданное открытие, и оно заставило Хурама ворочаться в постели почти до рассвета.

Едкими дымками жженого кизяка, яблоневым цветом, акациями пахнут мартовские теплые дни Румдары. Шоссе перекидывается мостом через рыжую реку, теряется в овале базарной площади и, снова возникнув за ней, бежит сквозь строй тополей навстречу широкому магистральному арыку, в просторы широкой долины, к грядам красноцветных гор, и там, не осилив их, превращается сначала в глинистую аробную дорогу, затем в горную тропу, по которой можно проехать только верхом. Мост делит Румдару на две разнохарактерные половины. По одну сторону моста городок подчиняется закономерности прямых, геометрически правильных линий. Кирпичные выбеленные дома расположены вдоль обочин шоссе и вдоль нескольких широких пустынных улиц, пересекающих шоссе под прямым углом. Каждый дом охвачен квадратным участком тенистого сада. Каждый квадрат отсекается вытянутым по ниточке арыком. Окна домов глядят на улицу, в палисадники, в глубь садов. Это новый город — учреждений, служащих, хлопотливого советского быта. Старый город начинается базарною площадью, по другую сторону моста. Он не знает прямых линий: ни окон, ни улиц — одни затейливо перепутанные, глухие, узкие улочки да тяжкие ворота во внутренние дворы. Углы домов закруглены, смягчены ладонью, медлительно мазавшей глину. Крыши — плоски, а на крышах с весны до зимы — одеяла, подушки, домашний скарб. Над крышами, над дувалами, арыками и улочками — зеленое владычество широко раскинувшихся ветвей: миндаль, абрикосы, шелковица, яблони, тополя и карагачи… Они, сплетаясь, перекидываются арками через улочки, и нагретый воздух стоит между стен недвижимо; они дробят каждый солнечный луч на мириады светлых солнечных пятен, пестрящих на лицах и на халатах прохожих; они укрывают весь город от высокого птичьего взгляда, превращают его тесноту в сплошной, насыщенный ароматами сад. А теснота такова, что люди вжимаются в стены, чтобы пропустить пробирающуюся к базару арбу, и сам арбакеш склоняется к холке лошади, уберегаясь от сплетенных над ним ветвей, и листья, шурша по его голове, стремятся сорвать с него узорную тюбетейку. Сады ведут свою дружную жизнь с необузданной пышностью и даже дальше за городком, где кончаются переулочки и дома, тянутся нескончаемой чередой, разграниченные только дувалами да ленивыми протоками извилистых арыков. И уступают господство только хлопковым полям — серой, желтой и рыжей земле, застывшей комками с прошлого года, жадно набирающейся солнечного тепла, жаждущей воды и человеческого труда, который бы ее размягчил, расчесал, разгладил и напитал отборными семенами.

И люди в домах, во дворах на подстилках чистят семена, складывают их большими и малыми кучками, строгают из тополя и карагача рукоятки для кетменей, чинят ветхозаветные омачи. И люди знают, что в нужный день на помощь к ним придут машины, которых не было ни сотню лет, ни четыре года назад. Дробя тишину глухих переулочков, распирая стены, переваливаясь через канавы, кочки и арыки, просеками в чаще садов, сквозь проломы в тесных дувалах, выйдут из Румдары тракторы, расползутся по всем полям, примутся за то дело, над которым еще недавно кряхтели только облепленные мухами и оводами быки.

Люди ждут, и в домах, в садах, в переулочках — всюду идет разговор, что приближается этот день, что надо успеть, ночей не спать, но успеть все приготовить к этому дню, потому что солнце не остановится, если человек хоть в чем-нибудь запоздает.

Успеть! Единая мысль. Успеть! — одно слово в тысяче выражений. Весна надвигается широкими солнечными шагами.

Об этом в кругу семьи, склоненный над деревянной чашкой бобовой похлебки, говорит чернобородый, в полосатом халате дехканин.

Об этом переговариваются, болтая босыми ногами, верхом на своих ишаках, два круглолицых и белозубых парня, спешащих в кооператив, и, не оборачиваясь, тычут за своей спиной кулаком в костистый круп, чтобы ленивый ишак участил свой мелкий топот.

Об этом твердят председатели колхозов и сельсоветов на шумливых собраниях.

Об этом летят телеграммы из столицы республики и из Москвы.

Об этом напролет дни и ночи думает начальник политотдела Хурам. Встает на рассвете, записывает показания градусника, висящего на ветке ближайшего дерева. Спешит в райком, в земотдел, в правления колхозов, советуется с бригадирами и агрономами. И каждый день обязательно заходит во двор мастерских МТС. Все не нравится ему здесь: и грязь, и бестолковая суетня трактористов, и жалобы их, и нытье, и поиски инструментов, и нехватка нужных частей…

Успеть… А тракторы не готовы. А тракторы похожи на старый лом: их части разобраны и мертвы, и люди здесь копошатся, как медлительные жуки. Разве так надо работать, чтобы эти части срослись, ожили, превратились в умные действующие машины, жадно сосущие горючую смесь, ритмично постукивающие клапанами, над которыми в тесных камерах сжатия с методической точностью вспыхивают бриллиантовые искорки, соскальзывающие с электродов свечей?

Беспокойство Хурама растет. Десятки раз ругался он с Винниковым, но Винников только пишет приказы, а потом раздраженно разводит руками, нервничая и злясь. Убеждал механизатора и трактористов, но их заверенья работой не подтверждаются, и, чтоб собрать один трактор, они разбирают три-четыре других. Механизатор сам угрюмо признался Хураму, что мастерские латают из железа и стали просторный тришкин кафтан. Дело идет самоходом, медлительной походкой верблюда; для такой поступи впереди должны были бы лежать бескрайние пустыни времени, а оно высится скалистой грядой, которую можно взять только отчаянным штурмом.