Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Понимаешь, понимаешь, — передразнила его Нафиз. — Все понимаю, но только нет у нас лампочки ни одной!

Этих слов Колька, оставшийся сзади, уже не услышал. Нафиз, прибавив газа, вывела машину на тракт и помчалась к лиловеющему на юге перевальному гребню, которым замыкалась широкая и ровная каменная долина нагорья.

Солнце стояло в зените, дорога по долине была прямой и гладкой, и, хотя впереди высились два перевала, весь путь до участка требовал не больше восьми часов. Нафиз не беспокоилась ни о чем: перевалы разделаны хорошо, а четырехкилометровая высота долины над уровнем моря могла бы сказаться на ком угодно, но только не на таджичке, рожденной в здешних горах. С первых дней своей жизни привыкла Нафиз и к разреженному воздуху, и к резким сменам температуры, и к одиночеству в безмерных горных пространствах.

Первые минуты пути Нафиз внимательно прислушивалась к рокоту двигателя — он был монотонным и ровным. Окончательно умиротворенная, Нафиз стала поглядывать на дали широкой долины.

Обтесанные ледниками, проползавшими здесь в самую последнюю геологическую эпоху, горы справа и слева были округлыми, отдельными, будто плавающими в каменном океане долины. Глубокие ущелья начинались дальше. За вторым перевалом тракт скатывался в одно из таких ущелий вместе с пропилившей его рекой.

Сколько раз уже Нафиз проделала этот путь! Кажется, каждый камень был ей знаком! Но никогда до сих пор она не сидела в кабине одна: неизменным соседом слева ли, справа ли бывал Ваня Стрельников, всегда охотно уступавший руль, чтоб дать ей побольше практики… Впрочем, однажды Нафиз проехала здесь в одиночестве. Трудно даже представить себе, как давно это было и каким бесконечным в тот раз показался ей этот путь! Тогда, впервые покинув родное ущелье, она качалась на верблюде, направляясь к неведомым северным городам, чтобы начать новую жизнь. Сколько споров, сколько скандалов с родными, сколько тревог и сомнений потом — в этом одиноком и бесконечном пути на верблюжьей спине!.. Но все оправдалось!

Как хотела бы Нафиз, чтоб ее старая мать, камнем размалывавшая в муку сухие ягоды тутовника, живущая в селении, куда и сейчас добраться можно только пешком, взглянула на нее сейчас! Что сказала бы ей мать, увидев, как уверенно и спокойно ведет Нафиз эту большую, дрожащую от силы мотора машину?!

И, вспомнив свою — конечно же, по-прежнему любимую — мать, худую, похожую на жесткий стебель высохшего растения камоль, Нафиз, склоненная над рулем, улыбнулась: старуха перепугалась бы до полусмерти, приняв эту машину за грозного дьявола. Но скоро — теперь уже скоро — автомобильная дорога доберется и до селения, в котором все так же, как и прежде, живут богобоязненные родственники Нафиз, и они не умрут от страха, конечно: поудивляются и привыкнут, — то ли еще предстоит им увидеть, прежде чем закроются их глаза? А Нафиз обязательно прокатит их на своей машине! Так вот и будут они сидеть на платформе кузова: старики — покачивая чалмами, сутулясь в белых и черных халатах, с собранными в складочки длинными рукавами; женщины — перебирая привязные красные и черные косы; босоногие ребятишки, которым пора уже в школу, — егозя, любопытствуя, смеясь!.. И уж конечно, мать теперь иначе отнесется к Нафиз: ни бить ее, ни кричать на нее и в голову не придет старухе, — сама удивляясь своей почтительности, станет она рассказывать дочке какие-нибудь древние новости!..

Час за часом машина, пыля, подминает под себя быструю ленту дороги. Вглядываясь в эту словно серой волной текущую под колеса дорогу, обводя, кажется, самым точным рулем каждую выбоинку, Нафиз размышляет: то о странной судьбе своей; то о Ване Стрельникове, который, быть может, войдет в ее жизнь не только как сосед по кабине; то о непорядках на перевалочной базе; то об этом невзлюбившем ее Курбанове — еще долго с ним, наверно, придется работать, но рано или поздно, а докатится он до исключения из партии, обязательно докатится, слишком уж зазнался, слишком ленив и неряшлив в своей работе!.. Ну, ладно ж!.. А в этот вот раз лицо его вытянется, как у сурка, когда он вернется на базу и не найдет ни Нафиз, ни своей машины, которую «даже шофер первого класса не может исправить».

Час за часом бежит, и Нафиз приближается к перевалу. Подъем заметно сказывается на работе двигателя, лента дороги начинает шататься из стороны в сторону, юлить, вилять, а впереди складывается по склону крутыми зигзагами. Нужно обеднить смесь, дать ей побольше воздуха. Нафиз на минуту останавливает машину, поднимает капот, на четверть оборота поворачивает отверткой регулировочный винт в карбюраторе. Удовлетворенная своей предусмотрительностью, едет дальше. Долина остается позади, горы стеснились вокруг, над грядой перевала уже видны острые зубцы следующего хребта. Нафиз переводит рычаг на вторую скорость, но и ее уже недостаточно. Нафиз внимательно ждет момента, когда двигатель «попросит» первой скорости. Нажав на мгновение педаль сцепления, включает первую скорость. Грузовик тяжело, но уверенно ползет в гору.

Ледяные зубцы дальнего хребта поднимаются над преодолеваемым машиною перевалом. Нафиз с неудовольствием глядит на тяжелые темные облака, спадающие с фирновых склонов хребта в узкую распростертую внизу лощину. Облака плывут быстро, клубясь, захватывая все новые и новые склоны, забив всю лощину как будто грязноватой, сбитой в комок ватой Нафиз слишком хорошо знает, что ей теперь предстоит: под этими облаками — липкий туман, дождь со снегом, пронзительный ветер, холод. Солончаковая почва разбухнет, машина начнет буксовать, и — самое главное — темнота навалится раньше, чем нужно. А в этой лощине — река, через которую моста нет!

Сосредоточенная, в задумчивости, Нафиз осторожно ведет машину вниз, прямо в облако, быстро поднимающееся навстречу. Вот первый порыв холодного ветра швыряет песок в открытые окна кабины. Нафиз, поежившись и подумав, что ей следовало бы взять с собою тулуп, вращает рукоятку, поднимающую стекло. Но стекла почему-то нет.

— Да совьет дэв гнездо в его сердце! — с досадой бормочет Нафиз, вспомнив, что это машина Курбанова.

Первый же язык тумана слизывает придорожный склон. Но небо еще голубеет, солнце еще прожигает туман. Нафиз уменьшает ход. Встречная волна тумана сразу скрывает весь мир.

— Ну, теперь прощай! — сердито кидает Нафиз то ли скрывшемуся солнцу с его теплом, то ли утраченному ощущению спокойствия. Плотнее охватив баранку руля, напряженнее согнувшись над нею, зорче всматриваясь в туман, она уже готова мгновенно найтись при любой неожиданности, при любом препятствии. Тот, кто сам никогда не сидел за рулем, не поймет этой особой, вызывающей занывание сердца, но упрямой напряженности водителя, которому каждую секунду недобрым подарком грозит дорога… Нафиз, однако, уверена и в умении своем и в зоркости. Мысль о возвращении не возникает. Нафиз привыкла к любой погоде и даже в разгуле стихий всегда находит своеобразное удовольствие — ведь почти всю свою молодую жизнь Нафиз провела в горах.