Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Всадник сказал такие слова и уехал. Как не задуматься Кадырбеку? Дочь уезжала, когда он был полуголоден, оборван, беден. Лучше всех в колхозе работал он все эти пять лет. Теперь он сыт, обут, одет, у него есть лошадь, овцы и все, что необходимо для старого человека. Прошлой осенью, когда оказалось, что трудодней у него больше, чем у других, ему построили в премию новый дом с деревянным дощатым полом. Доски — редкость в этом районе, но их прислал ему из города на грузовике секретарь райкома. Правда, Кадырбеку вскоре показалось, что сквозь щели дощатого пола всегда дует ветер, а потому, переселясь в новый дом, он втихомолку выпилил посередине пола большой квадрат и заполнил его битой глиной с навозом. Об этом никто в колхозе не знал, потому что Кадырбек жил одиноко и по стариковской расчетливости никого к себе в гости не звал. В центре квадрата Кадырбек примостил обмазанное глиной ведро, чтоб, наполняя его углями, греть ноги в одинокие зимние дни, когда хочется пить без конца горячий чай, запивать им густое курдючное сало.

Кадырбек думал о дочери с отеческой нежностью, но с беспокойством: как он встретит ее? Так ли хорошо в его доме, чтоб Гюль-Жамал жить в нем показалось приятно, чтоб ей захотелось подольше не уезжать? Ведь он старый и живет по старинке, и хотя, по его мнению, у него есть все, чего только можно желать, но кто знает, к чему могла привыкнуть его мудрая и ученая дочь там, в этом таинственном Ленинграде? Ведь вот недаром недоумевал он всегда, когда приезжие из города ему говорили: «Почему, ата Кадырбек, не купишь себе ничего? Сколько у тебя денег есть, а живешь ты без радостей. Ты, наверно, очень скупой…» Кадырбек всегда обижался на такие слова — разве он в самом деле скупой? Разве он жалел тратить деньги на чай, на рис, на сахар зимой? Разве не купил он себе калоши, и новый халат, и керосиновую лампу, и ковровый куржум? Ведь вот же сумел он прожить те две тысячи, которые получил от председателя колхоза осенью, при распределении доходов за трудодни?.. И жаль: вот теперь дочь едет — большая радость, надо хорошо встретить ее, хорошие подарки купить, а не знал он об этом раньше, не отложил денег. Откуда теперь до осени взять?..

Долго сидел старик Кадырбек в этот апрельский вечер на пороге своего дома — до звездной прохладной ночи. А ночью встал, заседлал свою лошадь, приторочил к седлу бурдюк с кумысом и выехал в степь, никому ничего не сказав.

Дышала весенними травами ночь, стебли тюльпанов клонились и переламывались под шаркающими копытами лошади, кузнечики просыпались и разлетались в стороны сухими брызгами. Кадырбек ехал во тьме, угадывая вновь пробудившимся чутьем кочевника направление к двум курганным холмам. Ехал всю ночь. Синий рассвет нагнал его уже далеко за холмами. Когда солнце осветило его, он пел песню, подражая всем голосам легчайшего ветерка.

Он ехал весь день неторопливо, той неустанной юргой, какой десятки лет разъезжал по степи. Была жара, сушившая горло, но он только раз остановился, чтоб отхлебнуть из своего бурдюка. Снова ехал ночь — без всякой усталости, словно ему было от роду лет тридцать, изредка из-под хмурых бровей поглядывая на склоняющуюся к горизонту звезду, и наутро приехал в город, так точно, будто вдоль всего его пути была протянута одному ему зримая ниточка. Приехал в город, нашел каменный дом с красной вывеской, привязал коня, ступил на крыльцо, без стука открыл дверь в кабинет и вложил сухие коричневые пальцы в ладонь секретаря райкома.

— Здравствуй, товарищ Гузаир! Скажи: честный я человек или нет?

— Почему спрашиваешь? — удивился секретарь и провел ладонью по своему бритому подбородку. — Мы все тебя уважаем, старик.

— Тогда, окажи доверие, дай мне до осени тысячу рублей денег. Праздник большой у меня. Дочь приезжает — весь колхоз встречает ее, а я должен встретить ее лучше колхоза… Ты, через посланца, сам мне это сказал!

— Неужели, Кадырбек, — удивился секретарь райкома, — ты прожил все свои деньги? Не может этого быть…

Старик смутился.

— Не сердись… Правда, я жил хорошо, ни на что не скупился, но вот все две тысячи ушли!

— Как две тысячи? Ты смеешься, старик? Постой, постой… — и секретарь райкома потянулся к шкафу, вытянул толстую тетрадь и, быстро ее перелистав, ткнул пальцем в жирную цифру. — О чем ты пришел просить? Ведь у тебя на текущем счету ровно двадцать семь тысяч. Дай мне свою сберкнижку!

Кадырбек не понял, что означает слово «сберкнижка», но вынул из-под малахая замусоленную пачку всех накопившихся у него за пять лет бумажек.

— Не знаю, товарищ Гузаир, что ты говоришь. Вот все мои бумажки, выбирай сам!

И когда секретарь райкома просмотрел его сберкнижку и постарался очень терпеливо все ему разъяснить, старик не поверил сначала, а потом у него задрожали руки, и он впервые в жизни поведал другому человеку все сомненья своей стариковской души. Он рассказал Гузаиру историю двух медленно истраченных тысяч и признался, что ему все время казалось, будто по его труду у него должно было оказаться денег «немного больше», и он даже как-то раз подумал, не обманул ли его председатель колхоза, сунув ему вместо остальных денег какую-то «негодную бумажку»…

— Но потом, дорогой товарищ, я долго присматривался к председателю и решил: «Нет, он такой же старик, как я, человек честный, не мог меня обмануть». И я не пошел к нему говорить о бумажке: зачем обижать честного человека таким вопросом?.. Дорогой товарищ, — повторил Кадырбек еще раз, — значит, правда у меня много денег, и по этой бумажке мне должны дать их в любую минуту?

— Истинная правда, ата Кадырбек.

— И даже целую тысячу могут дать?

— Чудак, говорю — не тысячу, а сколько захочешь…

— Тогда напиши бумажку нашему председателю, что по этой другой бумажке (он указал на сберкнижку) мне всегда должны заплатить тысячу рублей. Больше не пиши, пиши — тысячу. И подпись свою поставь. Я тебе верю, пусть он тоже верит.

Тогда секретарь райкома почувствовал себя виноватым. Он понял, что культработа в его районе слаба. Он сам был сыном кочевника, похожего на этого старика, и сам восемь лет назад не знал, что означают разные существующие на свете бумажки. Но потом он был в Красной Армии и долго и много учился у других людей, прежде чем стать секретарем райкома. И сейчас он счел себя обязанным как можно скорее исправить ошибку в своем руководстве. Он вызвал из гаража свой потрепанный «газик», а лошадь Кадырбека велел отправить в райкомовскую конюшню. Он сел за руль сам и рядом с собой усадил чуточку струхнувшего Кадырбека. Ровно четыре часа потребовалось, чтоб промчать по степи те двести километров, которые Кадырбек проехал за две ночи и день. В колхозе устроен был митинг. И колхозники говорили, размахивали руками: