Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Теперь мы знаем, что Кадырбек — совсем наш, он хочет культурно жить… Он хочет, чтоб в его доме были хорошие вещи, он хочет играть на домбре и петь песни, как и все мы. Он хочет хорошо встретить нашу общую гордость — свою дочь Гюль-Жамал. А мы думали: он скупой; думали: он сидит на деньгах, как бай.

Дни после митинга Кадырбек проводил на базаре и в кооперативах города. Вместе с секретарем райкома он разъезжал в автомобиле с таким видом, как будто с детства ни на чем другом и не ездил. Он накупил все, что мог придумать его неискушенный ум. Но деньги на сберкнижке убавлялись все-таки слишком медленно.

— Сколько я истратил? — постоянно спрашивал он секретаря райкома.

— Полторы тысячи… две… две с половиной, — вел аккуратный подсчет Гузаир.

Старик просил всех колхозников придумать, что надо еще купить для того, чтобы хорошо встретить любимую дочь. Весь колхоз энергично обсуждал, что именно суть предметы культурного быта, и составлял список необходимых вещей. Потребности сразу поднялись у всех. Те, которые до сих пор хотели просто копить свои деньги, теперь тратили их на кровати, патефоны, посуду, ковры. Кооперативы районного центра в несколько дней опустели. Райкомовский грузовик дважды ездил в областной центр, за пятьсот километров. Весь колхоз чинился и красился, появились новые ограды, два новых колодца, ясли, которых не было до сих пор, и над домом аулсовета — громкоговоритель.

Но тут старик заявил, что хочет обязательно купить одну вещь, без которой встретить свою дочь, безусловно, не может. Он, однако, никак не мог объяснить Гузаиру, что именно имеет в виду.

— Белый камень, — говорил он, — течет вода; большая вещь, блестящие трубки.

Сколько ни бился секретарь, так и не понял. — Да где ты такую вещь видел?

— У доктора видел, когда в городе был и ты послал меня к доктору вылечить зуб.

Секретарь усадил старика в автомобиль и привез его к доктору. Огромный, старинный мраморный умывальник с двумя фарфоровыми чашками стоял в прихожей у доктора. Ни в одном кооперативе второго такого умывальника не оказалось.

— Где хочешь найди, — важно заявил Кадырбек. — Пускай стоит две тысячи, три тысячи — купи…

Гузаир качал головой. Он не хотел обижать старика, но где достать ему такой умывальник?

— Ты сам сказал, — настаивал старик, — Гюль-Жамал любит воду и чистоту. Не купишь — не захочет она жить у меня, позор всему колхозу…

Гузаир запросил телеграммой областной центр. После долгих поисков подобный умывальник нашли в комиссионном магазине, он стоил шестьсот рублей; его, как драгоценность, с великой осторожностью привезли в район на попутном грузовике.

В последний день апреля Гузаир вновь навестил Кадырбека. В городском пиджаке, в начищенных сапогах, поглаживая белую бороду, Кадырбек сидел на пороге, устремив задумчивый взор в степь, на два курганных холма, залитые красным сияньем вечерней зари. Он встал, помог Гузаиру сойти с подножки автомобиля и ввел в дом. Пол его дома был покрыт линолеумом — ни одной соринки не было на этом блестящем полу. Все колхозные старики сидели на огромной тахте, покрытой ковром, и распивали душистый чай. Впритык к тахте высилась никелированная кровать, а между нею и побеленной кирпичной печью сверкал начищенной медью мраморный умывальник. Старики поднялись, чтоб приветствовать Гузаира. Кадырбек, блестя глазами и стараясь скрыть радостное волнение, подставил к его ногам низенький стол, налил чай в пиалу, двинул вазочку с айвовым вареньем и поднос с кишмишем.

Обычай требовал не занимать разговорами гостя, приехавшего издалека, прежде чем угощенье не сгонит с него усталость. Но обычай не запрещал развлекать гостя иначе. И Кадырбек, подойдя к окну и стоя спиной ко всем, принялся вертеть какую-то не поддающуюся ему и падающую на подоконник ручку. Но затем раздалось легкое шипенье, и Гузаир улыбнулся, увидев, с каким напряжением старик склонился над диском патефона, стараясь с великой осторожностью опустить иглу мембраны на крайний виток пластинки.

Но когда голос Куляш Байсеитовой взнес над собравшимися легкую песню «Гак-ку» и все послушали ее со вниманием, Кадырбек выпрямился и, положив на пластинку коричневую узловатую руку, гордо сказал:

— Гюль-Жамал будет петь, наверно, не хуже… Вот завтра большой праздник, Первое мая, ты оставайся у меня ночевать. После бешбармака, я попрошу ее, она для тебя споет…

1937

Строительство Большого автомобильного тракта заканчивалось. Причудливо извиваясь, бесконечной лентой он опоясывал высочайшие горы, взбирался на снежные перевалы, тянулся по пустынным каменистым долинам, перекидывался через узкие ущелья и пенные реки. Он обрывался где-то между двумя гигантскими осыпями, не одолев последней сотни километров, оставшейся до конечного пункта. Там, словно головка исполинской змеи, пестрел целый город зеленых и белых палаток, прилепившихся к склону осыпи. На протяжении второй сотни километров от конечного пункта тракт, прерываемый скалами, еще не сбитыми динамитом, был подобен пунктирной линии. Около таких скал ютились по две, по три палатки подрывников — это были взрывные участки. И хотя между каждым из них уже пролегали десятки километров дороги, сквозного проезда не существовало.

А на самой середине Большого тракта, там, где еще три месяца назад находился головной участок, теперь опять было безлюдно и дико.

Впрочем, два глинобитных домика, крытый брезентом сарай да несколько палаток все-таки здесь остались. В домиках жили десять водителей, под брезентом стояли пять полуторок, в палатках громоздились грузы, привозимые трехтонными машинами с севера. Дальше трехтонки ходить не могли, и потому это место теперь называлось перевалочной базой. Кроме десятка водителей, здесь жили еще только два человека: заведующий базой — благодушный толстяк Пономарев и молодой синеглазый радист Колька, вечно потрескивавший своей морзянкой и не дававший водителям покоя ни днем ни ночью…

В холодный, но сверкающий солнечным светом сентябрьский день к базе подъехал всадник на лохматой киргизской лошади. Черный монгольский колпак с угловатыми вырезами в полях, памирский белый суконный халат, из-под которого алело бархатное галифе, русские сапоги, старая трехлинейка и зеленый рюкзак за спиной ничуть не умаляли своей попугайной пестротой достоинства мужественного обветренного лица всадника.

— Эй, Курбанов, — сурово крикнул он, — скорее, скорее давай машины, все пять!

Старший, заведующий гаражом, водитель Курбанов лениво и неуклюже выбрался из маленьких дверей глинобитного домика.