Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Хурам и Арефьев ехали шагом, следя, как их усталые лошади внимательно выбирают путь между камнями, завалившими извилистую тропу.

У самой тропы на плоской скале показался маленький древний мазар. Глинистые наносы затянули всю площадку скалы, погребли в себе стены мазара до половины. Он врос в землю так глубоко, что вход, видимо недавно разрытый, был похож на нору какого-то огромного зверя. Зубчатая кайма из глиняных кирпичей обводила края его плоской крыши. По углам ее, заделанные в глину, торчали скрученные в спираль рога архаров и выгнутые как сабли — кииков. На тонких жердях, увенчанных метелочками из ячьих хвостов, пестрели лоскутки тряпок, зыблемые легкими касаньями ветра.

Хурам видывал за свою жизнь многие сотни мазаров, а потому равнодушно разглядывал его печальную архитектуру. Вдруг, заметив что-то мелькнувшее в дыре входа, Хурам придержал коня:

— Там кто-то есть.

— Кому быть здесь, вдали от жилья? — Арефьев инстинктивно дотронулся до кобуры револьвера, но, подумав, добавил: — Может, просто молятся? Посмотрим?

— Отчего ж… Давай.

Оба спешились и, сбатовав лошадей, взобрались пешком на скалу. Из мазара донеслись смутные голоса. Хурам и Арефьев на цыпочках подобрались ко входу и, не показывая себя, заглянули внутрь. Далеко в глубине три женщины в длинных до пят красных ситцевых платьях, стоя спиной к свету, совершали какой-то обряд. Арефьев хотел уже обнаружить себя, но Хурам предупредил его прикосновеньем руки.

Не замечая наблюдателей, женщины склонились над плоским черным камнем, притронулись кончиками пальцев сначала к нему, потом к середине своего лба. Выпрямились, что-то вполголоса пробормотали. Одна из них взяла в руки узкогорлый кувшин и налила в подставленные подругами ладони густую светлую жидкость.

— Что она льет? — шепнул затаивший дыханье Арефьев.

— Тише… Масло, — шепотом же ответил Хурам. — Интересно… Обрати внимание на мехроб.

— Что за мехроб?

Хурам указал на резную нишу в глубине мазара, перед которой стояли женщины. Нишу по краям обрамляли две деревянные, с резными орнаментами колонны. Миндалевидный свод ниши был испещрен арабскими изречениями.

Женщины поднесли ладони к черному камню и деловито смазали его маслом. Снова наполнили из кувшина ладони и принялись смазывать другие камни, выступавшие из стены по сторонам ниши.

— Уо-Али, — произнесла одна, и две другие повторили:

— Уо-Али.

Кувшин переходил из рук в руки. В движеньях женщин заметны были небрежность и торопливость, словно они стремились как можно скорее избавиться от необходимой, но скучной работы. Громко и механически они повторяли все то же:

— Уо-Али.

— Странно, — прошептал почти про себя Хурам.

— Что тебе странно? — чуть слышно усмехнулся Арефьев. — Молятся фанатички, и все тут.

— Не то.. — пробормотал Хурам, — тссс…

Женщины тщательно обтерли ладони о свои заплетенные в толстые косы волосы и повернулись к свету.

Хурам и Арефьев выпрямились и ждали спокойно.

— Сделаю вид, что дороги к Хунуку не знаю, — шепнул Хурам.

Выйдя на свет и столкнувшись лицом к лицу с незнакомыми вооруженными людьми, женщины смутились, метнулись было в сторону, чтоб убежать, но Хурам приветливо их окликнул:

— Благословенье пророка, сестры. Да не оставит он ваших детей без масла и молока… Скажите нам, как проехать в кишлак Хунук?

Женщины были без паранджи. Прикрыв лица широкими рукавами, они испуганно, но с любопытством разглядывали пришельцев.

— Там Хунук, — ответила одна быстро, указав рукой вверх по долине.

Хурам взглянул вверх и, словно только сейчас увидев голубые дымки кишлака, досадливо произнес:

— Ай, еще далеко.

— Недалеко. Четверть фарсанга будет! — уже переставая бояться, воскликнула женщина, а другая, видя, что путники издалека и, судя по одежде, вероятно, от власти, совсем осмелела:

— Зачем к нам в Хунук едешь?

— Вы из Хунука? — будто сам того не сообразив, спросил Хурам.

Женщина кивнула утвердительно головой, продолжая закрывать рукавом нижнюю половину лица.

— Жен выбирать себе едем, — улыбнулся Хурам.

— Ай, неправду нам говоришь, — уже кокетливо отозвалась женщина, а другие хохотнули в рукав. — У тебя, наверно, уже есть жена.

— Смелые. Разговаривают, — по-русски одобрительно кинул Арефьев.

— Ого. Это тебе не наши румдаринские, — по-русски же через плечо отозвался Хурам. — Видишь, и лица у них открыты.

— А отчего это так?

— Подожди… Потом объясню… — И, обращаясь к женщинам: — Скажите, сестры, рафик Одильбек сейчас в кишлаке?

— В кишлаке, конечно, — в три голоса отозвались женщины. — А ты кто?

— Я? Я — Хурам. Слышали?

— Об-бо! — удивленно и вдруг опять застыдившись, воскликнула первая женщина. — Ты рафик Хурам, который, как мы, с Памира приехал?

— Я самый.

Женщины заговорили между собой, одобрительно посматривая на Хурама.

Он улыбнулся:

— Прощайте, сестры. Увидимся в кишлаке.

И, взяв под локоть Арефьева, направился к лошадям, которые, заложив морды на спины одна другой, нетерпеливо, словно медленно вальсируя, кружились на месте.

Отъезжая от мазара, Хурам обернулся к стоявшим на скале женщинам. Они, уже не закрывая лиц, смешливо переглянулись…

— Так почему, говоришь, без паранджи?

— Потому что с Памира они. У нас на Памире женщины никогда ее не носили. Самое большее — вот так рукавом или белым платком прикроют лицо, и то только от посторонних. Между прочим… знаешь, что меня поразило?

— Ну?

— Мазар-то этот суннитский, а женщины — исмаилитки.

— Не понимаю.

— Ну, религия такая у нас на Памире. Она враждебна суннитской, а эти женщины молятся в суннитском мазаре как ни в чем не бывало. Все у них, видимо, перепуталось, как переселились сюда. Забавно?

— Тебе, может, забавно, а я, знаешь, в этих делах…

— Где тебе, когда вот они сами в этом не разбираются.

Хурам умолк, отпустив повод и предоставив лошади самой выбирать путь между камней.

Чем ближе Хурам подъезжал к кишлаку, тем больше ему казалось, что он уже был здесь когда-то. Он ехал в глубокой задумчивости.

— Чего ты вдруг? Словно воды в рот набрал! — осведомился Арефьев.

— Понимаешь… — медленно ответил Хурам. — Вон этот кишлак весь из камня… эти горы… ущелье…

Но Арефьев не понял его и сказал равнодушно:

— Да, забрались в дыру. В самый раз для басмачей место.

Сельсовет находился на главной улочке кишлака и помещался в маленьком доме, сложенном из подмазанных глиной остробоких камней. Спешиваясь в тесном дворе, Хурам был серьезен и сосредоточен. Одильбек радостно кинулся принимать лошадей и не дал Хураму самому отпустить подпруги.

— Так, бобо́, говоришь, плохи у тебя дела? — Войдя в дом, Хурам поставил винчестер в угол.