Павел Лукницкий - Делегат грядущего

В стороне от кишлака Лицо Света, над рекой Рум-Дарьей, тянется высокая терраса, по которой река протекала многие тысячи лет назад, прежде чем вырыть себе новое русло. От хлопковых полей кишлака террасу отделяет ряд невысоких бугров. Почва ее бесплодна, потому что не знает воды. Провести канал от полей на террасу нельзя — мешают бугры. Поднять воду из реки Рум-Дарьи — нужны искусственные сооружения, без них не поднимешь. И сотни гектаров прекрасной почвы террасы пропадают зря, не нужные никому, не посещаемые никем, иссушенные бесстрастно обжигающим солнцем.

Но прежний раис колхоза «Лицо Света» был человеком энергичным и предприимчивым. Ему все хотелось увеличить урожай хлопка, дни и ночи он думал об этом и однажды, зайдя на террасу, долго изучал глазом ее рельеф. Наклонился, взял рукою щепотку земли, долго в задумчивости разминал ее между пальцами и решил, что земля хороша, очень хороша, но безнадежно суха. Несколько раз после этого он приходил сюда снова, мерил продолговатую террасу шагами, всходил на бугры, осматривал каждый из них, пытал почву кетменем и лопатой и наконец сообщил все, что думал, своей жене Лола-хон. Ни за какое дело не брался раис без согласия Лола-хон, потому что считал ее умной женщиной и очень ее уважал. И в тот раз Лола-хон осмотрела террасу и согласилась с рассуждениями мужа. И оба они пошли к секретарю сельсовета Азизу, с которым всегда дружили и который мог им помочь в задуманном деле. Азиз был моложе их, но он был комсомольцем, и все комсомольцы колхоза стояли всегда за него. Азиз тоже сходил посмотреть на террасу, потом собрал комсомольцев и рассказал им о деле, которое задумал раис. А когда его выслушали, он заявил им, что никто не обязан работать в часы вечернего отдыха, но если у колхоза будет новый участок, то они, пожалуй, перевыполнят план и весь район станет уважать их колхоз. И двенадцать комсомольцев — Абдуллоджон, Рахим, Мукум, Отар и другие — увлеклись затеей раиса, и самый веселый из них, Абдуллоджон, сказал: «Давай кетмени, мы попробуем это сделать, каждый вечер по два часа — те часы, что мы песни поем и ходим без всякого дела. Только ты ничего не говори об этом в районе, чтоб нам не пришлось стыдиться, если там окажется камень и ничего из нашего дела не выйдет. Когда пойдет вода, тогда всем расскажем и праздник устроим, почет нам будет тогда…» Все другие поддержали Абдуллоджона, и с этого дня вместе с раисом, Лола-хон и Азизом проводили свои вечера у самого маленького бугра, закрывающего доступ к террасе. Лола-хон была единственной женщиной среди четырнадцати мужчин, но каждый из них видел, что Лола-хон может работать лучше мужчины, и каждому из них было неловко показать перед ней свою слабость. И кроме того, возвращаясь в кишлак, она всегда разговаривала с тем, кто в этот вечер работал лучше, и смеялась над отстающими. Глубокая траншея постепенно врезалась в бугор, но земля по краям оползала, и с каждым днем становилось все трудней закреплять ее.

А когда раиса убили, некому стало руководить работами. И Лола-хон в своем горе оставила это дело. Еще несколько дней ходил без нее Азиз с комсомольцами на бугор, но уже никто не ободрял их ни дружескими разговорами, ни смехом, и один за другим комсомольцы отступились от этой работы. Да и сам Азиз начал исчезать куда-то по вечерам. Никто не знал куда, но мало ли какие дела могут быть у секретаря сельсовета? И если он не напоминал о заброшенной затее раиса, то стоило ли самим опять за нее приниматься? Бугор зиял недорытой траншеей, никто сюда не ходил, комсомольцы опять пели песни по вечерам и беззаботно бродили по кишлаку, отдыхая от дневного обязательного труда.

Незадолго до убийства раиса Шафи купил для колхоза пару быков. Их привели во двор сельсовета, и дехкане столпились вокруг, оглядывая их тощие ребра. Раис подошел к быкам сзади и хлопнул одного по хвосту, разогнав полчище мух. Бык лениво переступил с ноги на ногу, качнув головой, оглянулся на раиса и перестал жевать, спуская с облепленной мякиною морды длинные висюльки мутных слюней. Ничего примечательного в хлопнувшем его человеке, видимо, не оказалось. Бык чесанул обломанным рогом собственный бок и отвернулся. Все его ребра были наружу, облепленная клещами спина опала, слабые ноги мелко дрожали. Оба быка были истощены до предела и близки к издыханью. Когда раис, втершийся между ними, толкнул одного плечом, чтобы раздвинуть их, бык шатнулся и затопал задними ногами, едва удержавшись от паденья.

— Зачем покупал таких? — возмущались дехкане, и сконфуженный Шафи объяснял, что его обманули, — на базаре, мол, они выглядели иначе, и там была теснота, и толпа советчиков уговорила его купить.

— Резать их надо! — заявил один из дехкан, и другие тоже кричали: резать. Но раис хмурился и не соглашался. И был большой спор на дворе сельсовета, и никто не хотел браться за выхаживание быков, и все уверяли, что их откормить невозможно. Но во двор зашла Лола-хон и, видя, что ее мужу трудно приходится в споре, взялась поставить быков на свой собственный двор, ухаживать за ними и выходить их. Никто не поверил, что ей это удастся, многие кричали, что, когда быки падут, резать их будет поздно, тогда пропадут и мясо и колхозные деньги. Но Лола-хон завела быков на свой двор и возилась с ними как со своими.

Когда Лола-хон похоронила мужа, быки были по-прежнему тощи и слабы. Новый раис, Насретдин, хотел отобрать их у Лола-хон, но она накричала на него, сказала: «Пустой дом у меня теперь, мой раис велел мне выходить их. Пусть они будут жирными в его память…» Азиз заступился за нее, и быки у нее остались. Азиз обещал ей по дружбе пристроить навес, чтобы солнце не жгло быков, и исправить кормушки.

Несколько дней собирался Азиз выполнить свое обещание. В кишлак приходил Хурам, и было большое собрание, и вместо Насретдина раисом была выбрана Лола-хон.

— Ты еще не достал мне гвоздей для навеса? — пристыдила Лола-хон Азиза на следующий день после собрания. — А у меня уже доски есть, и быкам пора укрыться от солнца.

— Сейчас тебе принесу, — ответил Азиз и, покинув Лола-хон, направился к кишлачному кооперативу.

Кооператив кишлака Лицо Света помещался в старинной кишлачной лавке, выходившей тяжелой резной дверью в узкую улочку. Две железные полосы с висячими замками перекрещивались на двери.

«Закрыт! — остановился в нерешительности Азиз. — Наверно, у себя дома Шафи, зайду попрошу. Может быть, даст».

Шафи жил в этом же доме. Его комната выходила во двор, окруженный абрикосовым садом.

Азиз надавил калитку. Во дворе не было никого. Обогнув дом, постучал в дверь. Женщина в парандже, чуть приоткрыв дверь, осторожно глянула на пришельца.

— Рафик Шафи дома сейчас?