Александр Авдеенко - В поте лица своего

— Что вы по ночам пишете?

— Так, всякое…

— Дня вам мало. Убиваете себя работой.

— Человека убивает не работа, а безделье.

После гимнастики и душа я быстро оделся и выскочил на улицу. Не удалось скрыться незаметно. Марья Николаевна выбежала на крылечко, закричала вдогонку:

— Куда же вы? А завтрак?

— Поем в доменном чего-нибудь.

— Не велено вас голодного выпускать из гостиницы.

— Кем не велено?

— Директор звонил из больницы, строго-настрого приказал кормить вас получше. И товарищ Колесов просил…

Я махнул рукой, сел в машину. Но уехать не успел. Дорогу мне перекрыло такси. Явился Егор Иванович. Всегда я ему рад. Любое дело ради него отложу.

Нет такого мозгового центра, в котором определялись бы гениальные, чрезвычайно способные, просто способные, очень талантливые или просто талантливые люди и каждому бы выдавалось по способностям. Люди сами оценивают друг друга: выдвигают и задвигают, награждают и карают, осуждают и выносят благодарности. И как же мы должны быть проницательны, справедливы, сколько должно быть у нас ума, опыта, такта, чтобы воздавать каждому по способностям и заслугам. Не больше. Но и не меньше.

Об этом я много думал еще в ту пору, когда работал секретарем горкома. Думаю и теперь. И делаю все, чтобы не ошибаться в оценках. Но не всегда мне это удается. И от этого страдаю, чувствую себя виноватым и перед людьми, и перед собой.

К чему я об этом? Вероятно, из-за Егора Ивановича, из-за нашего с ним разговора. Войдя ко мне в номер, он сказал:

— Слыхал я, Саня, новость…

— Какую?

— Говорят, ты прибыл на комбинат чрезвычайным ревизором. Говорят, на головы Булатова и Колесова покушаешься. Правда это?

— Насчет голов Булатова и Колесова неправда. А насчет ревизора… нет дыма без огня. И все-таки не ревизор я, Егор Иванович. По-партийному должен разобраться, как борются директор и секретарь горкома за воплощение в жизнь решений последнего съезда партии.

— Очень хорошо! О Колесове я тебе ничего не могу сказать — ни плохого, ни хорошего, мало с ним общался. А вот насчет Андрюхи… Тебе ли не знать его? Не раз мне приходилось слышать, как он нахваливал тебя за то, что вытащил его в люди.

— Люди меняются с годами. И с переменой жизненных обстоятельств. Кто был ничем, тот стал всем. Кто был всем, вдруг стал ничем. Случается, увешанный от шеи до пояса орденами вдруг сгибается до земли под тяжестью наград, теряет способность не только работать, но и штаны застегнуть…

— К чему ты, это самое, говоришь? Куда забрасываешь крючок и что надеешься выудить?

— Истину, Егор Иванович. Только истину.

— Вот это верно. В самую точку попал! В корень, это самое, заглянул…

— Нет, Егор, пока еще не заглянул. Не знаю еще и не догадываюсь, где он, корень.

— Ничего, не горюй. Узнаешь. Догадаешься. Позиция у тебя настоящая, партийная. Верю я в тебя. И вот что я скажу тебе, Голоте, который считает, что человек меняется вместе с обстоятельствами… Меняется тот, кто и раньше не был человеком, кто в борьбе с трудностями пускал в ход не самое мощное оружие — любовь к труду, а то, что попадается под руку, что ближе лежит… Я жил серьезно и терпеливо, с верой в дело рук своих — и, представь, это самое, у меня нет и не было врагов. Куда ни гляну, с другом глазами встречусь!.. Хватит, будь здоров!..

Но он все-таки не ушел. Захотел сказать самые главные, как ему, наверное, казалось, слова:

— Знаешь ты, искатель истины, что Булатов стесняется утром ехать на работу на персональной черной «Волге»? Тысячи работяг спешат к домнам, к мартенам, прокатным станом на трамваях, на автобусах, на своих на двоих. И он, Андрюха, вместе со всеми шагает. От улицы Горького через площадь Орджоникидзе, через центральный переход топает вместе с рабочим народом. До самой пятой проходной. И с каждым здоровается, запросто беседует про то и се. Хорошо это или плохо, скажи?

— Це дило, как говорил мой отец, треба розжуваты…

— Жуй, Саня, но смотри, как бы тебе и в самом деле не обломать свои клыки об эту жвачку. Бывай… И не сердись, если что не так сказал.

Солнце припекало с утра. Ни облачка, ни ветерка. Листья не шевелились. Трава поникла. Земля накалилась. Парило. Дышалось тяжело. Сердце давил камень.

В полдень на юге появились одна за другой сивые тучи. Потемнело. Подул сильный ветер. Деревья качнулись. Засверкали молнии, загремел гром.

Буря в одно мгновение выворотила огромный тополь. Падая, красивый и добрый при жизни великан разбил ветвями окна в угловой комнате гостиницы, разрушил крылечко, подмял под себя, сломал, раздавил все, что цвело и жило у его подножия и вокруг: молодую поросль березок, кленов, елочек, кусты сирени, цветы на клумбе. Толстые сучья вонзились в почву, вспороли, разворотили асфальт на садовой дорожке. Что же ты наделал, старче?! Люди тебе, обреченному, потакали. Если бы вовремя спилили отживший свой век тополь, не погибло бы столько молоди, не был бы обезображен парк и цветник…

Бури и грозы воздействуют и на жизнь моей души.

Удручен я днем текущим. Страшусь будущего. Тоскую о прошлом.

Хорошо быть молодым! Собирать весной фиалки. Прыгать головой вниз с крутого каменистого берега в молодое море. Скользить на лыжах по снежной целине с пологих предгорий Северного хребта. Возить по горячим путям ковши, полные жидкого чугуна, бросающие заревой отблеск на темные ночные облака. Влюбиться в прелестную восемнадцатилетнюю девушку по имени Лена. Бродить с молодой женой по глубокой, прохладной балке, заросшей дубняком, вербой, терновником, с прозрачной криницей, с вечно живым ручейком и соловьиными гнездами. Не чуя под собой земли, мчаться на перекладных в роддом, где жена родила сына. Входить в Большой Кремлевский дворец самым молодым делегатом всенародного форума — Всесоюзного съезда Советов.

Все это было у меня на заре первой пятилетки.

Немало хорошего было и потом. Диплом инженера. Доверие коммунистов, впервые избравших меня секретарем партийной организации. Фронтовые победы от Сталинграда до Берлина. Роспись на одной из колонн рейхстага, сделанная моей рукой. День Победы 9 мая 1945 года. Парад на Красной площади… Возвращение после демобилизации на родной комбинат. Мирный труд, мирные радости.

Хотел бы я прожить свою жизнь еще раз? Да! Но молодость не повторяется. И все-таки в трудные минуты мы припадаем к ней как к живительному источнику.

…Дня не проходит, чтобы мы не встретились с Егором Ивановичем. Тянемся друг к другу. То он ко мне заглядывает, то я к нему на Горького, восемнадцать.

Вечером сидим в его неуютной квартире, квартире вдовца, на неухоженной кухне, пьем ледяное молоко с теплым хлебом. Подкрепившись, я говорю:

— Давай рассказывай, старый кавалерист Рабоче-Крестьянской инспекции, чем ознаменовался сегодняшний день: какого хапугу схватил за руку, где и какие недостатки устранил, кому и чем помог жить нормально?