Александр Авдеенко - В поте лица своего

— Не могло этого быть. Душа у тебя, Тихон, бессмертная, могучая. Ее тысячетонным домкратом не сдвинешь. Как гору.

Поговорили в таком духе еще немного и принялись за картошку. Поспела. Слили воду. Вывалили на стол и, обжигая пальцы и губы, стали есть. По-фронтовому. По-охотничьи. И без вина нам весело. Едим и смеемся…

Пришлось еще раз обратиться за справкой к секретарю горкома.

— Василий Владимирович, скажите, с вашего согласия отправлен на пенсию Колокольников?

— В таких делах Булатов не считает нужным с кем-либо советоваться. Я был поставлен перед совершившимся фактом. Ни за что ни про что смертельно обижен человек, отдавший всю жизнь Солнечной горе.

— Ну, а новый начальник горнорудного управления как справляется?

— Инженер Ермаков работает прекрасно. И он моложе лет на двадцать. Перспективный товарищ. Поздно, да и нет нужды, откровенно говоря, опротестовывать решение Булатова. Тем более что возраст Колокольникова перевалил за пенсионный.

— Значит, все было сделано правильно?

— Формально не придерешься, а по существу бесчеловечно. Более сорока лет трудился человек на горе. Вместе с восходом солнца появлялся на командной вышке. Все горело, все ладилось в его умелых руках. Он привык ежедневно, ежемесячно, ежеминутно отдавать себя горнякам, аглофабрикам, дробилкам, рудным забоям, экскаваторам, бурильным станкам… — Колесов потер ладонью большой красивый лоб, помолчал, потом поделился со мной своими мыслями: — Строго говоря, с чисто хозяйственной точки зрения замена Колокольникова молодым Ермаковым была полезна для комбината. Однако коммунисты, в особенности руководители, должны быть дальновидными хозяйственниками, государственными деятелями и хорошими людьми. Две стороны одной медали. Сиюминутная или завтрашняя выгода не должна глушить в коммунисте человечность. Так, помнится, товарищ Голота, вы наставляли нас, молодых партработников, в ту пору, когда были секретарем горкома. Вот если с этих позиций посмотреть на историю Колокольникова, то в его трагедии повинен не только Булатов, но и мы. Точнее говоря, я. Если бы горком в свое время выпрямил кадровую политику Булатова, то Колокольников и другие не считали бы себя униженными…

— Колокольников не только унижен — он чувствует себя лишним в жизни.

— Сегодня же побываю у него!

— Нет, сегодня не надо. Он занят — выполняет мое поручение. Через неделю, не раньше, съездите к нему. Подумайте, как вовлечь ветерана, старого коммуниста в настоящую работу. Нагрузите интересным делом так, чтобы воскрес, почувствовал, что сызнова живет.

— Есть у нас такое дело! — воскликнул Колесов. — Партийная комиссия на общественных началах. Сделаем Колокольникова председателем.

— Хорошая идея.

По всем вопросам, самым трудным, договариваюсь с Колесовым легко и быстро. И радуемся, что находим истину общими усилиями. Почему же с Булатовым мы говорим на разных языках и занимаем разные позиции? Почему, одинаково преданные комбинату, одинаково любя его, служим ему не в равной степени полезно?

Проще простого было бы поставить его в ряд так называемых отрицательных персонажей. Нет, он положительный. И его правильно, по заслугам, хвалили, выдвигали, награждали. И впрямь наши недостатки — продолжение наших же достоинств.

Оплошность Колесова в том, что он не заметил, когда именно у Булатова стали проявляться отрицательные свойства, обусловленные успехами комбината, славой директора, блеском его наград. Если бы Колесов вовремя уловил нежелательную нравственную перемену в Булатове и принял бы соответствующие меры, не было бы никакого конфликта. Теперь положение осложнилось. Булатов набрал силу. Убежден, что победителя не судят. Не видит, не чувствует в себе никаких недостатков.

Так думаю я… Не исключено, что в чем-то заблуждаюсь. И поэтому не считаю себя вправе делиться своими черновыми размышлениями ни с Колесовым, ни тем более с Федором Петровичем.

После шабашного звонка в управлении комбината, еще до сумерек, ко мне в гостиницу пожаловал мой юный друг, юный по сравнению со мной, Митяй. Я говорю о Дмитрии Воронкове, главном инженере комбината, докторе технических наук, профессоре, первом заместителе директора.

Он явился с бутылкой армянского коньяка, с куском сыра, яблоками и двумя плитками шоколада. Пировать со мной захотел. Ладно, так тому и быть, хотя и не любитель я спиртного.

С приходом Дмитрия моя обычно тихая комната наполнилась молодой жизнью — смехом, сильным и радостным голосом энергичного, счастливого, талантливого человека.

Готовя пиршественный стол, он спросил не без иронии, успел ли я посмотреть на домны и мартены без чьих-либо высокоавторитетных подсказок и объяснений.

— Успел, — сказал я.

— Ну, и как на твой просвещенный и свежий взгляд мы выглядим?

— Ничего себе.

— И только?

— Коньяк выдыхается. За тебя, Митяй!

Чокнулись, осушили рюмки, закусили сыром и шоколадом, малость повеселели и возобновили деловой разговор.

— Итак, ты говоришь, батько, что наш комбинат выглядит ничего себе. Скупо сказано.

— Могу расщедриться. Велик ты и славен, первенец пятилетки! Завод заводов. Флагман черной металлургии! Броневой щит Родины во время войны. Но, милый ты мой, почему сегодня так захламлена твоя территория? Почему ты, седобородый патриарх, зарос мхом, грязью? Почему от тебя дурно пахнет? Почему неухожен — давно не мыт, не стрижен, не чесан?

— Разлюбил ты свое детище, батько!

— Люблю! Потому и не могу видеть его сопливым. Много лет он был сильным, пригожим, на диво работящим, без морщин, свежим, кровь с молоком, а теперь…

— Ничего не вечно под луной. Наш комбинат выплавил на своем веку двести миллионов чугуна и четверть миллиарда стали. Прокатал несметное количество горячего металла. Воспитал тысячи и тысячи героев труда. Прикрыл грудью Родину в тяжелое время войны с фашизмом. Поднял на своих плечах восемь пятилеток, замахнулся на девятую. Не зазорно патриарху внешне чуть и поизноситься. Но сил у него не убавилось.

— Чьи слова ты произносишь, Митяй?

— Как это чьи? Собственные!

— На уме у тебя совсем другое. Талантливый инженер, опытный партработник, ты прекрасно понимаешь, что комбинат нуждается в основательной чистке и мойке, в обновлении старых цехов, в коренной реконструкции.

— Это верно, но из другой оперы…

— Нет, из той же самой. В ежедневной, ежемесячной погоне за планом Булатов теряет стратегическую перспективу, и ты невольно помогаешь ему в этом.

— Я обязан помогать ему.

— У тебя на плечах своя голова. И притом светлая.

— Голова заместителя и главного инженера не имеет никакого юридического и морального права возвышаться над головой директора…