Александр Авдеенко - В поте лица своего

— Работал. Понижен в должности, поскольку якобы проштрафился.

— Почему?

— Я не воспринял указания директора как самые мудрые. Позволил вслух усомниться в том, что он, прокатчик, знает железнодорожное дело лучше меня, инженера-транспортника. Вот за эти сомнения и турнул меня Булатов с самой высокой ступеньки на самую нижнюю. Назначил диспетчером. Я не согласился с перемещением и стал водителем электровоза. В этой должности пребываю и поныне. Делаю свое дело исправно, не придерешься.

Независим, горд, строг. Не похож ни на жалобщика, ни на просителя. Нравятся мне такие люди. В них, ущемленных бедой, больше человеческого достоинства, чем у счастливчиков и круглых удачников. Деляга, добывающий успех любым способом, даже за счет собственного достоинства, не станет возражать вышестоящему, пусть тот явно неправ. Страшно такому потерять многолетнее благополучие.

Голос Батманова окреп. В запавших темных глазах появился блеск отважной дерзости.

— Каленым железом надо выжигать булатовщину! Сотни инженеров, техников, мастеров топчет своим каблуком: кого сослал на пенсию, кого вынудил уйти по «собственному желанию». Выпендривается на социалистическом предприятии, как в собственной вотчине. Как же можно терпеть такое, скажите?

— Вы в горкоме партии у Колесова были?

— Заходил. — Батманов махнул рукой. — Опасно Колесову бороться против Булатова… Я послал в самые высокие инстанции заявление с подробным описанием всех действий Булатова. Получил ответ. В скором времени к нам выедет комиссия для расследования.

— Зачем же вы ко мне обратились?

— Вы должны знать, что наша комбинатская жизнь состоит не из одних славных праздников.

— Я это давно знаю, Игорь Ростиславович. Воевал и воюю со всякого рода недостатками. И с теми, кто порождает их.

— И даже с самим Булатовым?

— И с ним повоюю, если он того заслуживает.

Криво, недоверчиво усмехнулся, иронически посмотрел на меня и вышел из машины, хлопнув дверцей.

Разонравился Батманов. Есть в нем, кажется мне, что-то от воинствующего обывателя.

Хорошо, если ошибаюсь. Как бы там ни было, но я должен узнать в горкоме, что на самом деле произошло в управлении внутрикомбинатского железнодорожного транспорта. Еду в горком.

Все было так, как рассказал Батманов. Мстительный произвол директора налицо.

— Почему же Батманов не восстановлен в своей прежней должности, а Булатов не получил выговор? — спросил я.

Инструктор промышленного отдела горкома, разговаривавший со мной, смущенно помолчал, переглянулся с товарищами и сказал:

— Видите ли, в Москве создана специальная комиссия для расследования дела Батманова…

— Что же расследовать, если все ясно? Восстановите честное имя Батманова — и комиссия будет распущена.

Опять переглянулись инструкторы. Чего они мнутся? Что скрывают? Наконец один из них, посмелее, сказал:

— Горком кровно заинтересован в том, чтобы комиссия приехала как можно скорее. Мы хотим, чтобы и московские товарищи убедились в том, в чем мы давно убеждены.

— То есть?

— Что Булатов такой же смертный, как и все люди, и что с него такой же строгий спрос, как со всех!

Больше я не задавал вопросов. Неглупо решили в горкоме…

Примчался Егор Иванович. Выставил на стол бутылку сливок и банку с алыми крепкими ягодами.

— Давай, Саня, лакомься. Свежайшая земляника. Тепличная. Давай, говорю, питайся да сливками запивай.

Земляника тает во рту. Пахнет она еще и молодостью, и губами любимой. Когда-то мы с Леной собирали ягоды вокруг Банного озера…

Ем землянику, смотрю на Егора Ивановича и завидую.

Человек и в семьдесят пять равен двадцатилетнему, если мало уступает ему в работе, в ощущении жизни. Если же совсем не уступает, то он сильнее молодого. Есть своя красота, своя доблесть и в преклонные годы. Хорошо писал об этом любимый мною Цицерон…

Мудрейший Солон оказывал тирану Писистрату упорное, храброе сопротивление и этим изумил его. «Чем ты держишься, Солон? — спросил тиран. — На что полагаешься?» — «На свою старость», — ответил Солон. А я добавлю к его словам еще и такие: «Полагаюсь на свою старость, которая крепка тем, что было заложено в молодости».

— Егор Иванович, по какому случаю ты сегодня веселый сверх всякой меры?

— Ишь какой глазастый — узрел!.. Помнишь моего побратима-одногодку, латыша Яна Оттовича Даргайса?

— Как же! Большевик с семнадцатого года. Охранял в Кремле Ленина. Штурмовал в составе Латышской бригады Перекоп. В мирные годы окончил Горную академию. Был первым, самым первым начальником Солнечной горы… А почему ты вдруг спросил о нем?

— Потому!.. Наступило восьмидесятилетие Яна Даргайса, и никто не собирался отметить славную дату. Пришлось мне создать инициативную группу и рассказать во всех инстанциях, кто есть Ян Оттович. И мы добились своего. В зале райкома партии, полном народа, Ян Оттович получил удостоверение, нагрудный знак и алую ленту с золотой надписью «Ветеран». Были речи, горячие поздравления, сердечные пожелания, подарки. Словом, состоялся большой праздник. Вот потому я до сих пор радуюсь и сияю… Ох, Саня, здорово пришлось потрудиться, доказывая кое-кому простую истину: надо помнить, уважать, чтить, любить отца своего.

— Почему же ты не привлек и меня в инициативную группу? Мы бы скорее и легче добились Яну Оттовичу звания ветерана и прочего.

— А зачем?.. Я, Саня, не меньше, чем ты, чувствую себя хозяином нашей жизни. Ну, это самое, поехал я, работать надо…

Верно ведь сказал, чертяка. Устыдил.

Егор Иванович уехал. Теперь я могу приступить к выполнению задания. Сказано — сделано. Усаживаюсь за старинный, покрытый зеленым сукном стол, достаю из портфеля пачку писем и внимательно перечитываю послания Булатова и Колесова. Суть их, если быть предельно кратким, такова. Секретарь горкома доводит до сведения членов бюро, что Булатов в последнее время стал злоупотреблять властью. Заносчив и груб с подчиненными. Недостаточно заботится о будущем комбината. Часто принимает решения, не согласовав их ни с парткомом, ни с профкомом, ни с горкомом, ни с министром. Булатов же в свою очередь выдвигает против секретаря горкома обвинения: считает, что Колесов учредил над ним унизительную опеку, придирается по всякому поводу, большей частью по мелочам. Свое обращение в обком он заканчивает так:

«Работать с Колесовым стало невмоготу. Да и ему не по силам идти в одной упряжке со мной. Прошу членов бюро обкома разобраться и решить, кто из нас действительно верой и правдой служит, а кто вольно или невольно наносит ущерб делу».

Вот так поставлен вопрос. Ребром. Но ни раньше, ни теперь я не встревожился. Давно мне известно, что Булатов склонен к преувеличениям. Колесов тоже не без греха: любит настоять на своем. Я знаю их немало лет, и всегда у них была одна правда на двоих. Что же случилось? Не поделили власть? И тому, и другому захотелось быть на голову выше всех? Не может этого быть. Не такие они люди. Так что же?..