Александр Авдеенко - В поте лица своего

Степан Железняк и здесь еле поспевал за Сашей. Наконец ухитрился догнать. Взял под руку и подвел к огромному плакату, еще пахнущему свежей клеевой краской, украшенному хвоей и кумачом.

Фанерный лист выкрашен в рембрандтовские тона — темно-коричневые, постепенно переходящие в светлые. И на этом фоне как солнечное пятно — портрет. Красивый работяга! В спецовке, в синих очках, сдвинутых на лоб. Смуглолицый. Пышноусый. С неправдоподобно белозубой улыбкой. Под портретом славянской вязью вычеканено:

«Сегодня Солнечная гора отмечает сорокалетие трудовой жизни бывшего землекопа, грабаря, каменщика, бетонщика и монтажника, а ныне знатного сталевара — Ивана Федоровича Шорникова».

Саша перевел недоумевающий взгляд с плаката на своего подручного:

— Ну, и что?

— Тут все законно. Пошли дальше.

Подвел к другому плакату. На нем в тех же рембрандтовских тонах изображена группа сталеваров. На первом плане тот же пышноусый улыбающийся Иван Федорович Шорников с орденами, медалями, почетными значками на груди. Внизу написано:

«В первом квартале звание лучшего сталевара цеха завоевал Иван Федорович Шорников. Почетная ноша не согнула его богатырские плечи. Вперед и выше, наша гордость и слава, наш друг и отец! Там, где пройдешь ты, побываем и мы, твои последователи».

Степан Железняк осторожно толкнул локтем бригадира:

— Ну?

— Н-да… — неопределенно сказал Саша.

Легок на помине Иван Федорович Шорников. Неслышно подошел к Саше со спины, обхватив руками, защекотал шею жесткими усами.

— Здорово, Александр!

По голосу и по усам Саша понял, кто сгреб его в охапку. Освободился из объятий, приветливо сказал:

— Здравствуйте, Иван Федорович.

Степа демонстративно отошел в сторону от нежничающих соперников.

— Бросил курорт и примчался на мой праздник? Спасибо! Этого я тебе вовек не забуду.

На тыловой стороне мартена, на разливочном пролете, и малолюднее, и вроде бы скучнее, чем на фасадной. Но дважды в сутки, в момент выдачи плавки, и тут бывает весело.

В огнеупорном желобе клокотал молочно-розовый поток. Озаряя все вокруг, рассыпая миллионы искр, сталь лилась в жерло ковша. Выдавали плавку подручные Саши Людникова — коренастый смуглолицый Николай Дитятин, длинновязый, подстриженный ежиком Слава Прохоров и Андрей Грибанов, румянощекий, старательный в работе паренек. Все трое молча и серьезно смотрели на дело рук своих. В их молчании чувствовалась рабочая гордость. Да и как им не гордиться? Такие молодые, еще подручные, а уже самостоятельно варят сталь! И нисколько не хуже, чем в ту пору, когда ими командует Сашка Людников.

Степан Железняк подошел к друзьям, сообщил вполголоса:

— Прибыл Сашка! Сюда курс держит. Я уже ткнул его носом в лужу, в которую мы шлепнулись.

Вскоре показался и он, бригадир Саша Людников. В спецовке, в рукавицах и каске. Подошел к подручным, полушутя-полусерьезно гаркнул:

— Здорово, ребята! Разрешите доложить — прибыл по вашему приказанию!

— Здравствуй! Привет курортнику!

Саша из-под рукавицы посмотрел на поток стали. Лицо его стало розовым, в глазах отразился огонь.

— Дошли до меня ваши печальные новости…

— А разве они и не твои? — спросил Дитятин.

Саша повернулся лицом к своим подручным:

— Виноват, ребята, оговорился… Все мое — ваше! Все ваше — мое! Потому и бросил курортничать. Давайте думать, что предпринять. — Он обвел взглядом подручных. — Как работали, так давайте и обсудим положение — честно!

После этих его слов вспыхнуло на берегу огненной реки, под ее шорох и клекот, без трибуны и регламента собрание-«молния», страстное говорение.

— Соцсоревнование не только наше личное дело, а всеобщее, государственное, партийное… Надо с партийных позиций ударить по тем, кто любит загребать жар чужими руками!.. Кто лучше всех вкалывает и больше всех потеет на рабочем месте, тому и выдают за обеденным столом самую большую ложку! Так заведено в хорошем семействе… Я в эти треклятые три месяца вложил пять лет будущей жизни!.. Во Дворце культуры ни разу не был… Мужем себя чувствовал только по большим праздникам… Тестов, профсоюзный вождь в цеховом масштабе, целый квартал призывал нас вперед и выше, сулил златые горы и молочные реки с кисельными берегами, а пришло время расплачиваться — показал кукиш…

Когда все отвели душу, сбили пыл и пену, Саша сказал, обращаясь к первому подручному Дитятину:

— Ну, а теперь поговорим ответственно. Твое первое слово, Коля. Говори.

И Дитятин, как всегда сдержанно, деловито, сказал:

— Нам не присудили первое место потому, что оно понадобилось штатному передовику Шорникову. Юбилейный подарок получил наш дорогой соперник и друг Иван Федорович.

— Что ты предлагаешь? — спросил Саша.

— Идти в партком! В горком! К директору комбината! В редакцию! Вот какое мое предложение.

— Ну, а ты, Слава, что скажешь?

— Взять за шкирку начальника цеха и допросить с пристрастием, как все это случилось. Потом, вооружившись цифрами и данными, двинуться к директору комбината товарищу Булатову…

Дитятин не дал Прохорову до конца высказать свою мысль:

— К директору комбината, Слава, не надо ходить. Напрасный труд. Шорников и Булатов были закадычными дружками еще в первой пятилетке.

Степан Железняк коротко свистнул.

— Так, может, здесь собака и зарыта?

— И тут, и там. И еще где-то…

Людников внимательно и невозмутимо слушал товарищей.

— А ты, Андрей, почему в рот воды набрал? — спросил он, поворачиваясь к Грибанову. — Свое особое мнение имеешь или как?

Степан Железняк мрачновато усмехнулся.

— Ничего он не скажет… Потому как не видит на солнце ни единого пятнышка!

— А ты за меня не рожай, Степан Степаныч. Я еще и сам плодовитый, похлеще крольчихи. — Грибанов ногтем указательного пальца выбил из пачки «Беломора» папиросу. — Могу и высказаться, если вам так приспичило. Шорников справедливо награжден. Он весь выложился в этом квартале. Так что напрасно будете звонить в колокола — никто вас не услышит.

Все молчали, глядя на Грибанова.

— Что, братцы, носы повесили? — спросил Железняк. — Расшифровываете слова Андрюхи? Я их вам живо растолкую!.. Ударник коммунистического труда, будь ниже травы тише воды. Раз и навсегда заруби себе на носу, что ни мастер, ни главный инженер, ни начальник цеха, ни профсоюзный вождь Тестов, ни директор комбината товарищ Булатов никогда ни в чем не ошибаются! Вот как надо понимать Андрея Грибанова!

Андрей не чувствовал себя посрамленным. Уверенный в своей правоте, он сказал:

— Стыдно и противно смотреть, Степа, как ты надрывно вопишь: «Обидели! Объегорили! Задвинули!» На кого замахнулся? Кого записал в противники? Иван Федорович Шорников старейший рабочий комбината. Наша гордость. Он стал ударником коммунистического труда еще в тридцатые годы. За свою трудовую жизнь выдал тысячи и тысячи тонн сверхплановой стали. В прошлой пятилетке здорово работал и в этой вырвался вперед!