Александр Авдеенко - В поте лица своего

— Так что же я, по-вашему, должен делать, Николай Петрович? — спросил Саша.

— От тебя, как видишь, зависит, чтобы мы с Татьяной Власьевной стали мужем и женой…

— Теперь я, пожалуй, понял, почему вы проголосовали против меня, — жестко сказал Саша. — Боялись, что заподозрят в покровительстве будущему пасынку!

Полубояров не ответил. Опустил голову, повернулся и пошел прочь…

…Какова природа нравственного героизма? Где его истоки? Какое временное пространство отделяет зарождение героизма от его свершения — сиюминутного подвига? И что лежит в этом пространстве? Душевная работа? Размышление? Осмысление ошибок? Самолюбие? Тщеславие? Желание достойно прожить свою жизнь? Знает ли человек, когда именно свершает героический поступок? Не из будней ли складывается его героическая жизнь? И чем больше человек чувствует себя человеком, тем яснее понимает свои права, обязанности, ответственность не только за свою жизнь, но и за жизнь и благополучие товарищей по работе, за страну, за народ, за человечество. В капле его труда на благо других и проявлены его нравственность, его человечность…

Саша Людников направился на свое рабочее место. Подошел к печи настолько близко, что спецовка окуталась прозрачной дымкой испарений. Скулы, губы, подбородок охватило нестерпимым жаром. Но Саша терпел. Ему хотелось физической болью заглушить душевную.

В плавильной ванне все в порядке: пороги хорошие, в откосах нет прогаров, поди́на не нуждается в ремонтной наварке. Можно загружать скрап. И только Саша хотел подать команду машинисту завалочной машины, как тот сам понял, что пришло время действовать. Выдвижным хоботом подогнал платформы с мульдами к печи, ко всем ее окнам, и начал загрузку. Тяжелая обрезь слитков, швеллерных балок, рельсов, спрессованная сизо-синяя стружка, части комбайнов, косилок, тракторов, автомобилей, ведра, корыта, холодильники, велосипеды, утюги, кастрюли — все, что когда-то служило людям, теперь превратилось в скрап, отправлялось на переплавку, чтобы через десять часов воскреснуть в облике стали, из которой можно сделать новые тракторы, автомобили, комбайны, утюги, холодильники, кровельное железо, велосипеды. Простое, будто бы привычное превращение, но каждый раз оно завораживало Сашу, как завораживает человека творчество.

Внимательно следил он за тем, как распределялся лом по всей площади печи. Не должно быть завалов, толстых слоев в одном месте и тонких в другом. Машинист работал умело. Каждую мульду кантовал там, где надо. Черные глыбы равномерно ложились на бело-голубое, бело-синеватое, чисто белое огненное ложе, надежно затянутое огнеупорной наплавленной коркой.

Постепенно скрап из черного превратился в серый. Потом пожелтел, стал малиновым и наконец растворился, растаял в массе огня, стал плавкой, пока еще сырой.

Павильон с пультом управления мартеновской печью расположен напротив завалочных окон. Тут не так жарко, шумно и беспощадно светло, как на рабочей площадке. Можно перевести дыхание после бешеной работы, подышать прохладой, дать отдохнуть глазам, уставшим от ослепительного света, побыть одному, подумать.

Саша поднялся на капитанский мостик сталевара, проверил приборы, вытер пышущее жаром, мокрое от пота лицо, положил кисти рук на пульт управления. Перебирая черные и красные кнопки, думал свою тяжкую думу: «Кто же прав — Андрей Грибанов или все остальные ребята, Полубояров или я? Или все по-своему правы? Не может этого быть. Правда одна. Наше оно, первое место. Мы честно его заработали. Боролись за него и в этом полугодии, и в течение всей нашей жизни. Самолюбие не пережиток, как думают некоторые, не родимое пятно, а строгое человеческое чувство: броня достоинства, рабочая гордость. Соревнование в природе человека. Это криница, из которой мы пьем. Будет проклят, кто замутит в ней воду!.. Первое место — наше! Не имею права отказываться от того, что принадлежит бригаде. Безнравственно в моем положении прятаться в тень. Надо воевать за правду. Воевать и победить. Отстаивая справедливость, не побоюсь вызвать весь огонь противника на себя…»

Драки еще не было, не были разведаны силы противника, а Людников уже вволю намахался кулаками. И здорово выдохся. И начал падать духом. «Так-то оно так, конечно, однако… — уныло думал он, перебирая кнопки на пульте управления. — Всякая палка о двух концах. И правда тоже — наша и не наша. Плетью обуха не перешибешь. В этих словах, как их ни охаивают, народная мудрость, горький опыт многих поколений. Безумство храбрых — это красиво звучит, но… Будь мудро скромным, Людников! Работай без шума и не требуй награды за свой труд. Не задирай нос к небу, не зарься на пьедестал, на который по праву ветерана, прославленного солдата первой пятилетки, взойдет Иван Федорович Шорников…»

И перестал размахивать кулаками Саша Людников.

Никто так не умеет влиять на нас, как мы сами. Сами себя судим беспощадным судом. Сами себе выносим приговор. Сами приводим его в исполнение.

Людников взошел на капитанский мостик сталевара борцом за справедливость, а покинул его непротивленцем злу… Капитулянтство? Что вы! В подавляющем случае оно выступает под привлекательной личиной осознанной необходимости.

Возле установки, вырабатывающей газированную воду, ни души. Саша подставил стакан под шипящую ледяную струю. Он не только утолял жажду, но и заливал чадящие головешки самолюбия. Пил и гордился, что нашел в себе силы подняться над некрасивой игрой в соревнование. Выпил один стакан, принялся за другой. И тут увидел самого милого на свете, самого родного его сердцу человека.

Небольшого роста, сухонький, с седыми висками, в старенькой каске, в несвежей спецовке, человек этот пробирался правой, менее жаркой и более свободной, стороной мартеновского цеха. Старший мастер Влас Кузьмич Людников. Родной дед Саши, его учитель, ближайший друг. Варить сталь он начал в Донбассе, когда еще не было ни на карте, ни в действительности урало-кузбасской индустрии. Коммунистом он стал, когда еще не появились на свет родители Саши. Октябрьская революция для него не история, не далекое прошлое, а исток его жизни, его детство, юность. К тому году, когда Саша родился, его дед уже сварил сотни тысяч тонн стали для Уралмаша, Челябинского тракторного и еще дюжины заводов-гигантов. Когда Саша был октябренком, его дед стал Героем Социалистического Труда.

Только три раза в году, по самым большим праздникам, он прикрепляет к пиджаку четыре ордена Ленина, золотую звездочку, три ордена Трудового Красного Знамени, орден Октябрьской Революции. Но правительственные награды в течение всего года сохраняют свой золотой блеск на его груди. Каждому, и тому, кто не знает Власа Кузьмича, кто впервые его видит, ясно, что человек этот замечательный во всех отношениях, что он всю жизнь провел у огня мартенов. В течение сорока лет имел он дело с тысячеградусным огнем — и не сгорел, не обжегся, не попал под его власть, не превратился в стального человека. Смотрел на огонь, как орел на солнце.