Александр Авдеенко - В поте лица своего

Саша затормозил в безопасном месте, выскочил из машины и побежал к пострадавшему. К его радости, тот поднялся, отряхнулся, шмыгнул разбитым носом и вдруг завопил:

— Са-ашка, ты ли это?

— Я, Степа! Здорово.

— Это ты, друг любезный, меня в канаву загнал?

— Хочешь отблагодарить? Не уйди я круто вправо, ты мог бы очутиться в яме размером в три аршина.

— Ты думаешь? Ну, спасибо. С приездом! Как оно там, на курорте?

— Там-то хорошо, а здесь, я слыхал, плохо… Ты куда это мчался как угорелый? Почему не на работе?

— Бюллетеню я, товарищ бригадир. Спешу вот в поликлинику. Нет сил работать…

— Понятно. Решил отдохнуть?

— В самую точку попал, бригадир. И завтра, и послезавтра буду честным образом прохлаждаться. Баста! Степка Железняк кончил рабочую карьеру. Помнишь, откуда я пришел на завод? Прямо со школьной скамьи. И телом, и душой устремился в ге-ройские, не-победимые ряды р-рабочего класса…

— Хватит декламировать! Говори конкретно, что случилось.

— Разве ты еще не знаешь?.. Объегорили старики и тебя, и нас, твоих подручных. В поте лица мы варили сталь, а нас при подведении итогов положили на обе лопатки да еще грудь придавили сапогом: не пикни, дескать, побежденный, не смей кричать «караул».

— Можешь ты просто рассказать, что произошло?

— Я же так и рассказываю. Плохо слушаешь, бригадир, уши чем-то заложены… Ты мне вот что скажи: кто из сталеваров второго мартена в этом полугодии больше всего выплавил стали? Фактически это сделал молодой сталевар Александр Людников и его молодые, пригожие, кровь с молоком, подручные. Кто выполнил и перевыполнил социалистические обязательства? Опять же ты и мы, золотые твои помощники. Кто перекрыл на целых пять процентов за счет внутренних ресурсов производительность труда? Еще раз отличились мы, комсомольцы. Чья самая дешевая сталь? Наша! Кто наибольшее количество раз попадал в анализ, выдавая сталь точно по заказу? Мы, безусые рыцари старого мартена. А что пропечатано на казенной бумаге — на бумаге жюри? Первое место присудить усатому сталевару Ивану Федоровичу Шорникову. Его же, испытанного героя Шорникова, увенчать лаврами победителя в социалистическом соревновании. Ему же, почетному металлургу, почетному гражданину, первостроителю, ветерану труда, вручить денежную премию и знак, сделанный на Монетном дворе!

— Все? — мрачно спросил Саша.

— Могу от себя добавить. Не тебе, Людников, присуждают почетное звание лучшего сталевара, а Шорникову. Не в твою, а в его честь заиграет духовой оркестр и раздадутся аплодисменты. Все, что заработано тобой, присвоил себе твой наставник!

— Ну, это ты брось, Степа. Круто загибаешь. Иван Федорович не сам себе присудил премию… Ты же знаешь, он тоже здорово работал.

— Верно, но не лучше нас с тобой. Мы из собственной шкуры вылезли. Сами себя переплюнули, а он…

— Иван Федорович перекрыл все прежние свои рекорды.

— Верно, перекрыл. Свои. Но до людниковских не дотянулся. И это ему не понравилось: грозно посмотрел на жюри и директивно внушил призвать молодых да ранних к порядку, посадить, короче говоря, в лужу!

Дурашливый Степа достиг того, к чему стремился, — растравил Сашу.

— Поехали в цех! — скомандовал тот.

Запихнули в машину помятый, с вывернутым передним колесом велосипед и помчались к проходной.

Саша Людников вбегает на крутую железную лестницу, ведущую прямо с заводского центрального проспекта в цех, к тринадцати печам. Степан Железняк едва поспевает за ним.

В обоих концах цеха, южном и северном, всегда гуляет ветер. В середине жара, пекло, а тут продувной, не для слабых телом, сквозной холодок.

В гигантском, чуть ли не километровом пролете на рабочих площадках работает вторая дневная смена.

Как только Саша окунулся в жару и прохладу родного мартена, как только глотнул его прогорклого, с газком, воздуха, как только до его уха донесся тревожный звон колоколов, грохот металла, как только он увидел несгораемых, непробиваемых и непромокаемых ребят в суконных куртках, касках и синих очках, колдующих у печей, он сразу почувствовал себя другим человеком. Перестал злиться, негодовать. Успокоился. Стал выше житейских мелочей. И выше самого себя, такого, каким был час назад, вдали от доброго огня.

Он шел по шершавым стальным плитам рабочих площадок, вдоль фасадов печей, сквозь огненный будничный строй второй смены и чувствовал себя рабочим человеком. Пламя, бушующее во всех тринадцати мартенах, было огнем его души. Он синхронно с цеховым колоколом гудел медью и бронзой. Предупреждая об опасности, трубил в сирену вместе с электровозом. Лапы мостового заливочного крана, несущие к печи стотонный ковш с жидким чугуном, были продолжением его рук. Завалочные машины, искря электрическими разрядами, щелкая контроллерами, вторгались в печи длинными хоботами, на конце которых были мульды со скрапом. Был там же, на венчике хобота, и он, сталевар Саша, ревниво наблюдавший за тем, чтобы стальной лом ложился равномерно по всей площади плавильной ванны.

Тонкой струйкой лилась из ковша в изложницу доведенная до кондиции сваренная сталь — и Саша следил за тем, чтобы металл попадал куда надо. Каменщики футеровали огнеупорным кирпичом внутренности ковшей — и Саша подавал им раствор, огнеупорные бруски, подбадривал шуткой. Он заливал в печь чугун, пробивал лётку, выдавал готовую плавку. Управлял краном и электровозом. В четыре руки, рядом со своим соседом по печи, менял вышедшую из строя огнеупорную крышку на втором окне. Пил газировку. Дымил сигаретой. Зубоскалил с девчатами, подносчицами огнеупорной глины. И отчитывался перед мастером. Смотрел на приборы и звонил по телефону начальнику шихтового двора. Обжигал лицо, выравнивая пороги печей. Брал пробу для экспресс-лаборатории. Сдавал и принимал смену. Радовался и огорчался цифрам, мелом написанным на черной доске. Праздновал и работал. Все здесь держалось его рабочими руками, и он был неотъемлемой частицей рабочего мира, рабочего братства.

Шел привычным, спокойным шагом и в то же время рвался навстречу огненной буре. Здоровался со сталеварами, с подручными. Задавал на ходу вопросы. Шутил. Смеялся. Принимал поздравления с возвращением. Интересовался новостями. И никто ему не сказал о том, что его больше всего занимало. И он оценил чуткость и деликатность товарищей. Пламя то одной, то другой печи отражалось на его лице. Он шел, лавируя между препятствиями, обычными на рабочих площадках мартена. Завалочные машины, снующие туда и сюда. Платформы со скраповыми мульдами. Чугуновозы. Низко опущенные на маслянистых тросах клешни заливочных кранов. Электровозы. Гора выломанного огнеупора. Кучи доломита. Какие-то трубы. Еще горячий, сизо оплавленный заливной желоб. Кислородные баллоны. Сварочный аппарат. Черные змеи шлангов…