Александр Авдеенко - В поте лица своего

Интересно, кому и как молится мой законный наследник Саша Людников?

Мартеновский агрегат. Печь. Влас Кузьмич называет ее печкой. Ничего себе печка! Небоскреб из крепчайших стальных конструкций. Нутро выложено дорогим огнеупорным кирпичом. К ней, к печке, протянуты железнодорожные рельсы, трубы с газом, нефтью, кислородом. Над ней мостовой кран. Рядом справа туда-сюда носится заправочная машина. Обслуживают печку сотни мощных электромоторов, десятки работяг — инженеров, техников, мастеров, лаборантов, диспетчеров, каменщиков, футеровщиков, подсобников. Эта махина днем и ночью бушует полуторатысячеградусным огнем…

Саша оделся, взял рукавицы. Любил он свои рабочие доспехи. Роба сталевара не духами опрыснута, а благоухает. Не верите? Значит, никогда не надевали спецовку металлурга, шахтера, слесаря, токаря. Пахнет она потом молодого здорового работяги. Одевшись, зашагал в ногу с братвой по лестнице бытового корпуса, по гулкому переходу галереи. Ребята гогочут, слушая, как Степан Железняк рассказывает про какую-то Люсю, с которой вчера танцевал в правобережном Дворце культуры. Саша тоже смеялся. Но мысли его были не тут, а там, около печки. Дадут ли сколько требуется железного лома? Доставят ли вовремя жидкий чугун? Не зажилят ли кислородное дутье? Не обделят ли шлаковыми и чугунными ковшами? Не поджег ли сменщик свод? Не повредил ли, сам о том не ведая, подину так, что плавка уйдет в прорву? Всякое бывает. Смотри в оба да смотри. Проверяй да проверяй. Товарища и себя. Сам с собой соревнуйся. То есть работай на совесть.

Ну, пришел к ней, милой. Стоял на рабочей площадке с рукавицами в руках. Свежий, только что обласканный солнцем, горным ветром, золотым сиянием горы. Смотрел на пятиглазую, гудящую так, что не перекричишь, не перезвонишь, и спрашивал: «Ну как?»

Белый-пребелый огонь вырывается из-под пяти огнеупорных плит. Огонь, похожий на парус. Огонь — хвост кометы. Огонь — знамя победы. Огонь — утренняя заря. Огонь — северное сияние. Огонь-молния. Вода толстыми струями омывает завалочные окна — предохраняет печь от прогара, помогает бороться с немилосердной жарой.

Саша сдвинул со лба на глаза синие, в металлической оправе спецочки, заглянул в самую душу печки. «Плохо себя чувствуешь, да? Понимаю. Здорово поработала. За кампанию, от ремонта до ремонта, надо было четыреста плавок дать, а ты не поскупилась на восемьсот. Выстояла! Молодчина, милая! Удружила. Не была бы такой выносливой, покладистой и доброй, не отхватили бы мы первое место, не стали бы лучшими сталеварами главного мартена. Честь тебе и слава за прошлое. Ну, а как насчет будущего? Может, еще малость поработаешь, а? До круглой цифры — до тысячи. Тогда все комбинатские и министерские рекорды побьем, опять прославимся. Выстоишь, а?» Молчит печка, как золотая рыбка. Страшно стало Саше оказаться у разбитого корыта. «Виноват, милая! Забудь мою низкую просьбу. Не было ее. В самое ближайшее время освободим от огня, уничтожим твою старую душу и вставим новую. Иначе нельзя. Можем осрамиться. Победа, говорят мудрецы, иногда одерживает верх над победителем».

На этом и оборвался немой разговор Саши с печью. Помешал сталевар соседнего, второго агрегата. Новичок. Бывший подручный. Колька Дитятин. Ну и наследство ему досталось! Не знали предки Кольки, какому богатырю нежную фамилию придется носить. Кто первый раз слышит, как он называет себя, еле скрывает усмешку. Подошел Дитятин к Саше и говорит:

— Начнем?

— Нет, Коля, не начнем.

— А что именно не начнем?

— То самое, про что говоришь.

— Неужели догадался?.. Скажи! Ну?

— Не могу я сейчас соревноваться с тобой.

— Почему?

— У тебя большая привилегия, — сказал Саша.

— Какая привилегия? — удивился Дитятин.

— Твоя печка свежая, после капитального ремонта, а моя… недельки через три-четыре погасим ее.

— Зачем? Она же крепкая. Ни одного прогара. Восемьсот плавок выдержала. И еще двести проработает. Головой ручаюсь.

— Не выдержит, Коля… Не можем мы с тобой соревноваться в течение года. Всего недельки три имеем право соперничать.

— Согласен и на три недели. Значит, по рукам? Начали?

— Начали!

— Держись! Пощады не жди.

— И ты не жди. Соперничать так соперничать.

— Разобьюсь в лепешку, а обгоню своего учителя!

— И не жаль тебе его будет?

Ребята вокруг хохочут — Сашины подручные и Колины. Оттопыривают большие пальцы. Посмотрим, чья возьмет…

Да здравствует седоголовый Голота в облике кудрявого Саши Людникова! Да здравствует будущее Саши Людникова в облике сегодняшнего Голоты! Человек переходит в человека — и этим он бессмертен. В этом тайн на жизни. Власть времени не только в настоящем. И в прошлом, и в будущем.

— Ну, братцы, мне пора на аэродром, — говорит Петя Шальников.

Я предложил ему свои «Жигули».

— Доставлю тебя к самому трапу. Поехали!

— Как же плавка?

— Успею вернуться…

Мне хочется вволю насмотреться на Петю, наговориться с ним. Люблю хороших людей.

Рвемся ехать, а топчемся на одном месте. Стоим рядом с Сашей, смотрим на огонь, бушующий в печи. Молочно-голубоватый факел гудящего пламени, смесь воздуха с газом и мазутом, с огромной силой хлещет из боковой горелки, омывает огнеупорные станы и свод печи, лижет кипящую сталь. Добро дело — красота!

— Ну что, поехали? — говорит Петя. — Перед смертью, как говорится, не надышишься. Бывайте, ребята! Заходите в «Комсомолку», когда будете в Москве.

Всю дорогу, до самого аэропорта, он рта не закрыл. И меня втянул в разговор. Дошли и до героя дня — Людникова.

— Вы, кажется, подружились с Сашкой? — спросил Петя.

— Вроде бы. Во всяком случае, считаю себя его другом.

— Он не рассказывал вам, почему поссорился с Валей?

— Не ссорились они… Насильно мил не будешь, Петя.

— Кто кому не мил?

— Он ее полюбил, а она нет. Вот и разбежались.

— А мне показалось, что Сашка ей понравился.

Петя тяжело, по-стариковски, вздохнул. Лицо его стало печальным, задумчивым.

— Давно ее любишь?

— Сто лет… С первого курса. И сразу понял, что безнадежно… А вам она нравится?

— Ну, знаешь… Я теперь и к самым хорошим девчатам не приглядываюсь. Видел ее мельком.

— Напрасно вы считаете себя стариком!.. Будь я девушкой, я бы влюбился в вас. Вы здорово похожи на Жана Габена.

— Жаль, что ты не девушка, — засмеялся я. — Будь я таким, как Жан Габен, Валя заметила бы меня, когда мы летели вместе. Мы сидели почти что рядом, а она не обратила на меня никакого внимания…

Три года несчастен Петька в любви, а живет как счастливый человек: всегда веселый, энергичный, доброжелательный. Это ли не мужество?

Приехали на аэродром. Оставляю машину на стоянке, иду провожать Петю.