Александр Авдеенко - В поте лица своего

Булатов в одиночестве сидел за огромным столом. Руки, сжатые в кулаки, выложены на полированную столешницу. Роговые очки еле держатся на кончике носа. Губы стянуты. Узкий, с залысинами лоб наморщен.

— Извини, что я лишил тебя семейного праздника. Такое, брат, дело…

Воронков кротко улыбнулся и, чуть сощурясь, близоруко через сильные стекла очков вглядывался в директора.

— Слыхал, конечно, про наш конфликт с горкомом? — спросил Булатов.

— Что вы имеете в виду, Андрей Андреевич?

Булатов хмыкнул и простецки, как это делают дети, вытер рот ладонью.

— Заковыристый вопросик задаешь, главный! С миной замедленного действия…

— Не понимаю, — растерянно, заметно побледнев, сказал Воронков. — О чем вы, Андрей Андреевич? Что вам не понравилось?

— Подтекст. Тонкий намек на толстые обстоятельства… Ладно. Отвечу тебе без всяких тонкостей — к ним я не привык, они мне ни к чему. У меня с горкомом один-единственный конфликт, а не дюжина, как тебе кажется.

— Ничего такого мне не кажется, Андрей Андреевич. Я и про один-единственный ваш конфликт слышал только краем уха.

— Вот ты опять проговорился. Что же это получается, главный? Ты, моя правая рука, мой первый заместитель, о моем принципиальном конфликте с горкомом только краем уха слыхал. Почему плохо прислушиваешься? Почему не принял близко к сердцу всю эту катавасию с моим квартирным приказом?

— Это только так говорится, по инерции, что краем уха… Извините за неточность. Мне известен этот ваш конфликт с горкомом.

— «Ваш»?! Не наш, значит, с тобой, а персонально мой? Открещиваешься, главный? Простая душа. Что на уме, то и на языке.

— Андрей Андреевич, вы сегодня не в духе.

— Нет, в духе. В злом духе, дорогой товарищ. И скрывать этого не намерен. Наоборот, хочу довести до твоего сознания, что и ты в этом во многом повинен. Я недоволен твоей позицией, главный. Тащим воз на крутую гору в одной упряжке. И вот ты на самой опасной крутизне взваливаешь на меня одного всю тяжесть и норовишь освободиться от хомута.

— Давайте уточним мою позицию в этом вопросе, Андрей Андреевич.

— А чего уточнять? Все ясно как божий день.

— Нет, не ясно!.. Скажите, почему вы в одиночку сочинили эту квартирную инструкцию? Почему не сочли нужным хотя бы проинформировать меня о сути дела? Я уж не говорю — посоветоваться. Молчите? Я за вас отвечу: вы были уверены, что я вынужден буду вас поддержать даже в том случае, если внутренне не согласен с вами.

— Попал пальцем в небо!.. Я не нуждался в твоей поддержке. И не обязан был тебя ставить в известность об этом мероприятии. Квартирные и бытовые дела не твоя стихия.

— Почему же теперь, после конфликта с горкомом, вам понадобилась моя поддержка?

— Потому, что эти горкомовские говоруны ухитрились из мухи слона сделать. И речь идет не о формальной поддержке, не волнуйся, я как-нибудь сам себя поддержу в драке с Колесовым. Мне обидно, дорогой товарищ, что ты меня предал. Ты, кому я доверился, кого тащил за уши все выше и выше…

— Вы неосторожно обращаетесь со словами, Андрей Андреевич. Когда я вас предал? Где? Кому?

— Мою квартирную инструкцию, приказ, которым должен руководствоваться коммунхоз, читал?

— Да, ознакомился…

— Согласен с ней?

— Нет. Ваш приказ противоречит и букве и духу советских законов. Он негуманный. От него попахивает местничеством, произволом.

— Ты, кажется, мораль мне читаешь? Очнись!.. Ты уже давно не секретарь парткома, а только главный инженер.

— Я был и остаюсь коммунистом, Андрей Андреевич…

— Вот что, дорогой товарищ, немедленно отправляйся в первый мартен. Бери Головина за шиворот, тычь носом в прорыв и добивайся решительного перелома!

— Я не способен кого бы то ни было хватать за шиворот. Тем более талантливого инженера Головина…

— Какой он талант? Медная тарелка, отражающая золотой свет легендарного отца. Дезорганизатор — вот кто он такой. Во всех грехах первого мартена повинен только он, Головин. С него и спрос.

— Нет, Андрей Андреевич, мы с вами тоже не безгрешны. В обязательствах, принятых на девятую пятилетку, мы должны были еще в прошлом году коренным образом реконструировать тылы мартенов — колоннаду, хранение и разделку скрапа, — установить дополнительные и более мощные прессы, мостовые и магнитные краны, заменить старые завалочные машины новыми. Мы этого пока еще не сделали и, стало быть, на какое-то время подорвали позиции мартеновцев.

— Ах, вот как! Стал адвокатом Головина? Продолжай, дорогой товарищ. Пожалуйста.

— Положение в первом мартене, конечно, можно временно, на два-три дня, выправить. Хватаньем за шиворот мастеров, начальников смен, бригадиров, сталеваров. Но это не стратегия, не политика дальнего прицела в борьбе за девятую пятилетку, а отчаянное, жалкое крохоборство. Положение первого и других мартенов надо менять кардинально, как и положено в век научно-технической революции.

— Что ты говоришь, главный? Да как у тебя язык поворачивается? Кто как не ты должен был быть застрельщиком и проводником этой самой революции?

— Я не снимаю с себя ответственности, Андрей Андреевич. Оплошал. Вместе с вами. Понадеялся вслед за вами, что одолеем крутой подъем по инерции, с хорошего разгона восьмой пятилетки. Налегке. Кавалерийским наскоком. С малыми затратами энергии и капиталов… Андрей Андреевич, наберемся мужества и признаем, что мы с вами просчитались. Собственно, мы в этом уже признались, перестроившись на ходу, реконструируя тылы мартенов в пожарном порядке…

— Сам себя, дорогой товарищ, заголив исподнее, истязаешь при всем честном народе. Ну что ж, истязай. Но меня в свою компанию не тащи. Вот так. А теперь, главный, слушай мою команду. Отправляйся к Головину и добивайся немедленного, решительного перелома!

Воронков долго молчал, потом, глядя на директора кроткими глазами, твердо сказал:

— Вы хотите, чтобы первый мартен стал полем моего поражения. В этом случае вы быстро и легко докажете министерству, что я никудышный работник, не оправдал надежд, и добьетесь моего понижения или перевода на другой завод. Слишком это хлопотно для вас. Я ускорю развязку: подам заявление об уходе.

— Дудки, дорогой товарищ! — закричал Булатов и грохнул по столу кулаком. — Только с мертвецов снимают ответственность. Я сегодня же доложу министру о твоем истерическом припадке. А пока ты обязан работать!

— Докладывайте! Мне теперь все равно. Дальше родного прокатного стана не пошлют. Бросайте рыбу в воду.

— Бросим, но раньше жабры вырвем. Без партбилета останешься. Об этом ты не подумал, главный?

— Руки у вас длинные, Андрей Андреевич, но коммунисты комбината разберутся что к чему.

— На поддержку Колесова рассчитываешь? На его неприязнь ко мне?