Александр Авдеенко - В поте лица своего

— Так и сказал? — спросил я Митяя.

— Слово в слово.

— Но это же… это… ты понимаешь, на что он замахнулся?

— Торгуется. Цену себе набивает. Кончится тем, что я дам ему столько, сколько потребует. В долги залезу, а все равно откуплюсь.

— Ты, Митяй, недооценил бывшего юриста.

И я рассказал ему все, что мне стало известно от Дородных.

— Теперь тебе понятно, какая бомба замедленного действия заложена в письме в редакцию этого… твоего однофамильца? — спросил я.

Смотрит на меня сквозь увеличительные стекла очков наивными глазищами и по-детски беспомощно улыбается пухлыми губами. Ничего не понимает, простая душа. Пришлось ему объяснить, что к чему.

— Дородных напугает копией письма «обиженного отца» членов коллегии министерства.

— Зачем ему это надо?

— Для того, чтобы коллегия не утвердила тебя директором комбината.

— Эка беда! Пусть не утверждают. Я не рвусь в директорское кресло. Мне и в должности главного инженера хорошо.

— Ты должен стать во главе нашей армии металлургов. Для пользы общего дела. Для своей же пользы!

Застыдился Митяй, засмущался, как и в далекой юности.

— Непотребные слова, батько. Не могу же я сам себя продвигать в директора.

— Потребные!.. Мы с Федором Петровичем поддерживаем твою кандидатуру. Мы сообщим министру и членам коллегии свое мнение.

— Не надо было говорить тебе об этом.

— Надо! Дело не личное, а государственной важности.

— Я не слышал, что ты сказал. Стало быть, ничего и не буду делать… чтобы как-то задобрить членов коллегии или еще кого-нибудь. Буду работать, что называется, в поте лица своего, выполнять как можно лучше сбои обязанности.

— Больше от тебя ничего и не требуется, Все остальное сделаем мы с Федором Петровичем.

Я поднялся на второй этаж гостиницы, в роскошные апартаменты, где всегда, бывая в наших краях, жил Дородных. Заместитель министра отдыхал после дневных праведных трудов: сидел перед телевизором в одних трусах, смотрел трансляцию футбольного матча из Донецка и прихлебывал из бокала темное ледяное пиво. Обрадовался, увидев меня:

— Давай, секретарь, присаживайся. Вместе поболеем за наших донецких ребят.

— А почему вы решили, что я болельщик команды «Шахтер»?

— Ну как же! Ты ведь родом из Донбасса. Бывший житель знаменитой Собачеевки. Я тоже, брат, оттуда.

Подвинул мне чистый бокал, наполнил до краев темным, так называемым бархатным пивом.

— Да, я родом из Донбасса, — сказал я. — Но болею не за «Шахтер», а за московское «Торпедо».

— Значит, мой супротивник? Ладно, стерплю. Пей!

Я выпил, закусил брынзой и спросил:

— Что нового?

— Вроде бы ничего. А у тебя?

— Кое-что есть.

— Да? Люблю новости. Слушаю!

Он любит разговаривать по принципу: «Спрашиваешь — отвечаю». Что ж, в таком духе и покалякаем.

— Скажи, пожалуйста, как попала в твои руки копия письма этого… папаши Воронкова?

Дородных мгновенно забыл, что болеет за «Шахтер». Повернулся спиной к экрану телевизора, в упор посмотрел на меня ледяными глазами.

— О, земляк, да ты, оказывается, рукастый! Норовишь схватить супротивника за жабры. Но я, брат, тоже не лыком шит. Смотри, как бы не напоролся на щучьи зубы.

И расхохотался, довольный своей шуткой.

Смеется, а глаза остаются ледяными. Не по себе мне стало и от его смеха, и от взгляда. Однако я продолжал так же, как начал, — спокойно, серьезно:

— Товарищ Дородных, вы не ответили на мой вопрос.

— Да ты что, земляк? В партследователи перековался? Опомнись! Брось официальщину. Давай поговорим попроще.

— Куда уж проще. Я спрашиваю: от кого вы получили копию письма Воронкова-отца в редакцию газеты?

— Подозреваешь?..

— Я выясняю истину.

— Какую истину?

— Против коммуниста Воронкова выдвинуто тяжкое обвинение. И вы, не проверив фактов…

— А что проверять? Факт, как говорится, налицо. В живом виде. Еще тепленький.

— Вы встречались с ним… с так называемым отцом Воронкова?

— Не я встречался с ним, а он со мной. Разыскал, напросился принять.

— Из его рук вы получили копию письма?

— Да, из его собственных. Еще вопросы будут, товарищ следователь?

— Будут!.. Вы, лично вы, товарищ Дородных, просили у Воронкова-отца дать вам копию письма?

— Да, просил. Ну и что?

— Зачем она вам понадобилась?

— Ну, знаете!..

Он энергичным движением руки выключил телевизор и вскочил с кресла. Босой, полураздетый, неслышно, тигриной походкой, прошвырнулся по толстому пушистому ковру. Остановился предо мною, пышущий жаром и еле сдерживаемым гневом. Я спокойно ждал, чем и как разразится мой грозный собеседник.

— Я не позволю учинять над собой унизительный допрос! — закричал Дородных. — Все! Будьте здоровы. Спокойной ночи.

— До свидания! — сказал я и вышел.

Несколько дней Егор Иванович не заглядывал в «Березки», не отвечал и на мои телефонные звонки. И вот сам, незваный и нежданный, прикатил на такси, сидя за рулем.

— Ты где пропадал, сенатор? Искал я тебя, можно сказать, днем с огнем и не нашел. Ты что, прячешься от меня?

— Дела, Саня!

— Какие такие дела?

— Деликатные, секретные, это самое. Проворачиваю одну тихую и хитрую операцию. Молодостью решил тряхнуть. В общем, это самое, хочу произвести основательную раскопку одной кучи хлама при помощи глубокой разведки.

— Какой хлам? Какая разведка?

— Не сбивай, Саня, своим нетерпением. Я же тебе сказал: операция предстоит чрезвычайно деликатная. Имеет прямое отношение к твоей миссии и к завтрашнему дню комбината.

И он во всех подробностях рассказал мне о письме в редакцию некоего Воронкова… неизвестно где пропадавшего отца Дмитрия Степановича Воронкова.

Я выслушал Егора Ивановича и на всякий случай не признался ему, что мне уже известна эта тяжелая и некрасивая история. И Голоте не грешно малость похитрить, для пользы дела с бывшим «рабкринщиком», «цекакистом».

— Как я понял, тебе здорово не понравился папаша Митяя? Так?

— Мало! Я возненавидел этого пройдоху.

— Почему ты решил, что он пройдоха?

— Нюх у меня на таких, отпетых, безошибочный. Нет у него к Дмитрию отцовских чувств. Одной выгодой руководствуется.

— Какой?

— Имеет намерение под корень срубить Митяя. Отрезать ему дорогу к директорскому посту. Потому и хочу, это самое, поиграть с ним, устроить ему каверзу, как советовал в таких случаях Ильич.

— И что же ты надумал?

— Прикинусь простачком. Войду к нему в доверие. Сделаю вид, чтет хочу вывести на чистую воду Митяя, не желающего признать себя сыном законного папаши. Словом, это самое, воспользуюсь особым ухищрением, чтобы вывернуть наизнанку пройдоху. Есть какие-нибудь возражения?

— Нет, Егор Иванович.

— Ну что ж, это самое, тогда буду действовать.