Петр Капица - Неслышный зов

Поправив на культе ремешки деревянной ноги, Веня подполз к тонкой осине и, держась за нее, поднялся.

«Куда теперь идти? — не мог сообразить он. — И где же я все-таки мальчишку оставил?»

— Ром… Ромка! — крикнул он.

Язык у сапожника уже довольно сносно ворочался и голос был звонким, но никто ему не откликнулся. Только в кустах фыркнул ежик и затопал в сторону.

«Видно, ушел домой, — заключил Веня. — Поплетусь и я».

Нащупав тропу, сапожник заковылял по ней и запел песню:

— Ночка темная, я боюся, проводи меня, Маруся…

Не успел Веня спеть и одного куплета, как перед ним выросла темная фигура рослого человека, сидевшего в засаде.

— Ни с места! Руки вверх!

Яркий луч фонарика ослепил инвалида, но он не испугался, а стал хорохориться:

— Ты кто такой, чтоб меня слепить? Лесничий, что ли?.. Не боюсь, где хочу, там и гуляю.

— Не шевелиться! — предупредил незнакомец, и Веня увидел в его руке маузер.

Как ни был пьян сапожник, все же сообразил, что с ним не шутят.

— Ты кто, бандит или милиционер? В меня больше стрелять нельзя. Я и так инвалид.

Неожиданно на тропе появился еще один человек и с укором сказал:

— Зря шум поднял. Надо было пропустить или тихо взять.

— Так он же горлопанил, товарищ Живнин, — стал оправдываться милиционер. — Может, предупреждал кого.

— Это мы сейчас выясним. Что вы здесь делаете? — обратился к задержанному Николай.

— Блуждаю, — ответил сапожник. — Разве нельзя в лесу честному человеку заблудиться?

— Я с вами шутки шутить не намерен. Имя? Фамилия? Где проживаете?

— Вы что, никак Веню-сапожника не знаете? Вот так милиция. Да спроси за железной дорогой кого хочешь, он тебе и дом покажет, и про мою работу наговорит.

— Вы его знаете? — спросил Живнин милиционера.

— Знаю, — ответил тот. — Не раз за буйство утихомиривал.

— Так что же вы все-таки в лесу делали? — принялся за свое следователь. — Может, на свидание к кому шли?

— Во, правильно! — обрадовался Веня. — С Нюрой свидеться хотел. Я с ее бидончиком любовь кручу.

И ему вдруг вздумалось опять затянуть старую песню:

— Провожала, жалко стало…

Но закончить ее не удалось, так как милиционер, заткнув кляпом раскрытый рот, зашипел:

— Нишкни!

— Уложите его спать, — приказал Живнин. — Пусть протрезвится.

Вене связали руки и уложили его на сухой мох под соснами. Он попытался было высвободиться и, ничего не добившись, устало затих.

«Случайно или умышленно появился сапожник в лесу? — размышлял Живнин, сидя в засаде. — Его могли напоить воры и направить по тропе, а сами идти на расстоянии и прислушиваться. Неопытный милиционер попался на примитивную удочку. И я не учел все варианты при инструктаже. Что же теперь предпринять: забрать краденое и выждать?»

Проснувшись, Веня попробовал шевельнуть здоровой ногой, — она ему не подчинялась. Руки тоже словно прилипли к телу и затекли. Выплюнув изо рта остатки кляпа — какие-то волокна, — сапожник жалобным голосом попросил:

— Ребятки! Нет ли чего опохмелиться? Рукой и ногой шевельнуть не могу.

— Развяжите его, — приказал Живнин. — И дайте попить.

Милиционер развязал Веню, приложил к его рту горлышко фляги. Полагая, что его угощают спиртным, сапожник присосался к фляге, запрокинул голову и… содрогнулся. От теплой, пахнущей болотом воды его чуть не вырвало.

— Фу, какая гадость! — воскликнул он и, сплюнув, закашлялся.

Живнин начал допрос издалека:

— Где ногу потерял?

— Под Ямбургом… Бандиты Булак-Булаховича раздробили.

— Значит, был бойцом Красной Армии?

— А то как же! Взводом разведки командовал, именные часы имею, — принялся хвастать Веня.

— Где же эти часы?

— Пропил, — сокрушенно признался сапожник, — все из-за гада мельника, которого Ян Янычем кличут. Лийв — фамилия его. Он прикидывается добряком, а сам оборотень, кулацкая морда! До войны я у него на все руки был. Приводные ремни сшивал, мешки ворочал, жернова запускал. А пришел без ноги, он даже осевок пожалел. «Не годишься теперь мне. Да и платить нечем». Ишь гад какой! А сам крестьян, которые зерно привозят, батрачить заставляет. И вроде не кулак, наемной силы не имеет. Но я его еще выведу на чистую воду.

Видя, что арестованный сильно уклонился от вопросов, Живнин перебил его:

— Кто вас вчера напоил?

— Никто, сам малость выпил.

— Где самогон брали?

— Нашел в лесу. — Заметив, что ответ вызвал ухмылку не только у следователя, но и у милиционера, сапожник для убедительности добавил: — Не верите — Ромку спросите, он со мной был.

— Какой Ромка?

— Соседский мальчишка. Мы с ним рыбу пошли ловить и заметили, как чухны самогон прячут.

Говоря про это, Веня не хотел подводить Нюрку, ведь ее товар мог еще пригодиться.

— А когда вы церковный клад нашли? — полюбопытствовал Живнин.

— Какой клад? Никакого клада не видал. Я живцов ловил, жерлицы ставил.

Николай на всякий случай решил проверить, не выдумывает ли сапожник. Милицейские лошади были скрыты в зарослях ольхи. Один из милиционеров сбегал в низину и привел двух коней.

Живнин помог Вене вскарабкаться на спокойного гнедого жеребца, а себе взял молодого, горячего.

Отдохнувшие за ночь кони, выбравшись на проселок, понеслись вскачь. Николаю пришлось придерживать своего Вихря, чтобы не потерять в пути еще не протрезвевшего сапожника.

К озеру они прискакали быстро. Живнин, соскочив с коня, хотел было помочь Вене, но тот сам соскользнул на землю. Ведь он когда-то был лихим кавалеристом.

Жерлица у ручья оказалась размотанной. Отвязав дрожащими руками рогатку от кола, Веня дернул за шнур, но живой тяжести не ощутил. Пустой крючок шел, цепляясь за траву.

— Видно, щуренок сожрал наживку, — определил сапожник и, смотав шнур, направился к другой жерлице.

У крутого берега, где дно было песчаным, попался горбатый окунь фунта на два. Веня вываживал его недолго: двумя рывками угомонил, а третьим вытянул на траву и оглушил подвернувшимся обломком коряги.

На третьей жерлице сидела крупная рыба: шнур был натянут, а кол притоплен.

— Эту я с плота ставил, — сказал Веня, — так до нее не доберешься. Подмоги, а? — обратился он к Николаю.

Тот охотно разыскал плот, сам подгреб к жерличному колу и вытащил на плот утомленную щуку-утятницу.

— Ну и крокодила поймал! — обрадовался Веня. — Фунтов пятнадцать потянет. Хошь, половину отдам? — предложил он вдруг.

— А мне-то за что? Это твой улов. Не надо мне щуки, спасибо, — отказался Живнин.

Наломав длинных и гибких веток ивняка, Николай сплел хлыст, пропустил его под жабры щуке и повесил добычу на седло у стремени. Щука оказалась такой длинной, что хвост ее волочился по земле. Пришлось ее подтягивать выше.