Петр Капица - Неслышный зов

Проводив ее страдальческим взглядом, отец посмотрел на притихших мальчишек и с укором сказал:

— Что же вы натворили, ребята? Теперь она к нам больше не вернется.

— Не бойся, проживем, — насупясь, ответил Ромка, чувствуя, как все тело горит и саднит. — Не очень-то она нами занималась. Как ты уедешь, так и ее дома не сыщешь.

— Все ж таки нехорошо вы с ней, — продолжал выговаривать отец. — Она же вам вместо матери. Малолеток растила. Вы ее уважать… слушаться должны. А у вас вон до чего дошло — оба на нее накинулись.

— Если бы не накинулись, она бы Димку искалечила. Смотри, как она меня…

Ромка попробовал задрать рубашку, но та прилипла к телу. От острой боли у мальчишки потемнело в глазах.

— Тебе что, дурно? — подхватив его на руки, спросил отец.

В ответ Ромка лишь застонал. Старый Громачев поморщился. Все тело сынишки было исполосовано вздувшимися багровыми рубцами, кровоподтеками и ссадинами.

— Ого-го-о! — посочувствовал отец. — Настегала же она тебя! Ну, а у тебя, малый, как? — обратился он к Димке.

— Меня не успела так…

— Тогда живей неси холодной воды и какие есть полотенца.

Намочив полотенца в свежей колодезной воде, отец отжал их и начал обкладывать ими спину Ромки.

От холодных компрессов боль как бы унялась, но тело охватил такой озноб, что у Ромки зуб на зуб не попадал.

— Эк тебя залихоманило! — сокрушался отец. — Не заболел бы! Кто за тобой смотреть будет?

Осторожно прикрыв сына одеялом, старый Громачев сел возле кровати и, раздумывая о своей жизни, понуро опустил голову.

Мельник встретил Анну сухо:

— Ко мне, насофсем? — удивился он.

— Да, больше домой не вернусь. Избила мальчишек и с мужем вдрызг разругалась.

Анна ждала, что Ян Яныч обрадуется. Ему очень нужна была хозяйка, ведь он жил бобылем. Но эстонец насупился и хмуро стал раскуривать трубку.

— Ты вроде недоволен? — изумилась она.

— Как мошно быть дофольный, когда не так делаешь. Меня хотят опфинить в упийстве… Надо угофаривать, просить мальчишку, а не испифать. От его слоф зафисит наша жизнь. Тепе лучше скорей фернуться домой и ласкать… я не знаю, что телать, угофарифать его тафать тругие показания. Иначе пудет плохо. И фоопще тепе надо жить дома, ко мне ходить редко.

— Но мне надоело, я не могу больше с ними.

— Нато терпеть. Постарайся, чтобы мальшик гофорил: «Ничего не знаю». Иначе тепе и мне — тюрьма.

Ян Яныч помог Анне донести чемоданы до улицы, на которой жили Громачевы, и здесь еще раз напомнил:

— Путь топрой… приласкайся, поглать. Нато уметь притфоряться.

В горестных раздумьях Ромка уснул. Сон его походил на обморок. Мальчишка лежал бледный, дышал открытым ртом.

Проснулся он от резкого запаха жареной рыбы. Ему почудилось, что на кухне по-прежнему хлопочет Анна. Там по-всегдашнему хлопали дверцы плиты, скреб сковородку нож, звякали конфорки и трещало масло…

«Ведь Анна уходила от нас, — вспомнил Ромка, — неужели она вернулась?»

Он лежал на боку с открытыми глазами и затаив дыхание вслушивался в шумы кухни; попробовал было повернуться на спину, но от боли чуть не вскрикнул. Все тело-словно было стянуто жгутами, сплетенными из крапивы и колючего репейника. От малейшего движения они как бы сильней врезались в тело.

Вскоре треск, звяканье и скребки на кухне затихли. В комнату вошла раскрасневшаяся Анна. Ромка не успел зажмуриться, и она заметила, что мальчишка больше не спит.

— Прости меня, дуру, — виноватым голосом попросила она. — Я не хотела так… Сам виноват, не надо было грубить. Покажи, как там спина?

Она повернула Ромку на живот и, разглядывая исполосованную спину, стала причитать:

— Ох ты мой миленький… Бедный мой! Ну и нахлестала я тебя! Но ничего… опухоль уже спадает. Сейчас кремом помажу, все пройдет.

Она принесла баночку пахучего крема, принялась дуть на больные места и осторожно смазывать рубцы.

— Ты не догадываешься, почему я так обозлилась? — спросила она. — Ведь из-за того, что ты наболтал, я могу попасть в тюрьму. Потому что от меня Веня получил денатурат, напился и пошел драться. Прежде чем распускать язык, надо было подумать. Ты ведь не хочешь, чтобы я очутилась за решеткой? Тогда молчи. Или говори: «Ничего не видел, ничего не знаю». Особенно про мельника. Он не дотрагивался до Вени. Ты этого не видел. Обещаешь мне?

«Саму драку я действительно не видел, — опасаясь вновь вызвать гнев Анны, подумал Ромка. — Это Нико разглядел, как они толкались. Пусть он и рассказывает». И он с легкой душой пообещал:

— Ладно, ни про кого не скажу.

— Ну и молодчина! Умница, — похвалила Анна.

Она принесла мягкую фланелевую рубашку и помогла Ромке натянуть ее на плечи.

— Иди поешь свежей рыбки, — предложила она. — Скорей поправишься.

В кухне за столом уже сидели отец и Димка. Они с аппетитом уплетали поджаристых окуней и ельцов с картофелем. Анна, присев на табурет, заговорила:

— Как приятно, когда вся семья за столом! Хоть не очень-то вы меня жалеете и любите, но, оказывается, не могу я без вас. — И она стала тут же выдумывать, что заставило ее вернуться: — Дошла я до речки, села на берегу, плачу и думаю: «Утоплюсь, не для кого мне жить. Все против меня… И идти некуда. Нет ни матери, ни сестры». Вгорячах разделась. Один крестик на теле остался. Вошла по горло в воду и думаю: «Сейчас опущусь на колени, вдохну полную грудь воды и не всплыву». И тут словно кто-то в ухо шепчет: «А как же мальчики? Они еще глупые. Ты же слово давала вырастить их. Они же пропадут без женского глаза. Смирись! Бог терпел и людям велел…» Чувствую — нет во мне больше ни зла, ни обиды. Если утону, какой же я перед богом предстану? Умыла я лицо, попила водицы холодной и, словно после причастия, вышла на берег. Быстрей оделась, чтоб нечистый опять не попутал, — и к вам…

На рассвете, когда Живнин собирался снять засаду, на лесной дороге появилась двуколка с пегой лошадью. На ней прикатили два парня, о которых говорили мальчишки.

— Приготовиться, — шепотом скомандовал милиционерам Живнин.

Вкатив в ельник, парни привязали лошадь. Долговязый остался у повозки на стреме, а усатый с мешком в руках вышел на болото. Поглядывая по сторонам, он, пригнувшись, подобрался к поваленной ели и торопливо стал разбрасывать лапник.

Какой-то метки, видимо, не оказалось на месте, потому что усатый вдруг вскочил и побежал к повозке.

— Стой! — выбежав на болото, крикнул Живнин. — Стрелять буду!

Но первым стал стрелять из ельника долговязый. Пули просвистели где-то рядом. Живнин, укрывшись за толстым стволом сосны, крикнул милиционерам:

— Обойти, не выпускать на дорогу!

Но было поздно. Отстреливаясь, бандиты выкатили из ельника и, нахлестывая коня, устремились к дороге.