Петр Капица - Неслышный зов

— А ты прикрой белую кофточку, а то вцепится, — посоветовал Николай.

Помогая девушке продеть руки в рукава жакетки, он обнял ее и, прижав к себе, решил поцеловать. Но в волнении не нашел губ и чмокнул в нос.

Муся прыснула, но сразу же прикрыла рот ладошкой и постаралась скрыть неуместную смешливость. Затем, как бы в наказание, она легонько шлепнула его по щеке. Это, конечно, была не пощечина, а ласковое прикосновение, от которого у Николая радостно забилось сердце.

Николай пришел домой почти на рассвете. Бессонная ночь не утомила его, наоборот — наполнила ликующей радостью. «Любит Муська, любит меня!» — хотелось кричать ему.

Он вдруг ощутил, что очень проголодался. На цыпочках пройдя в кухню, Николай нашел на столе кувшин молока, оставленный хозяйкой, и с жадностью начал пить, закусывая краюшкой хлеба.

Пора уже было собираться в путь. Сбросив с себя городскую одежду, Николай надел старое синее галифе, кирзовые сапоги, вылинявшую сатиновую рубашку и грубошерстную куртку, чтобы не сильно отличаться от хуторян. Затем, спрятав в карман бинокль, запасные патроны и пистолет, поспешил в условленное место встречи.

Город еще не просыпался, улицы и переулки были пустынны. На окраине, где начиналась лесная дорога, Живнина поджидала двуколка с пегой лошадью и трое верховых — переодетых милиционеров.

Проверив, взят ли трехдневный запас фуража, хлеба и сала, Николай уселся на сено в двуколку и, взяв в руки вожжи, покатил в глубь леса. Верховые следовали за ним на некотором расстоянии.

Подъезжая к разветвлению дорог, Живнин привязал вожжи к повозке, чтобы лошадь без его воздействия, самостоятельно могла выбрать направление. Почуяв свободу, пегая прибавила ходу и без всякого колебания свернула вправо.

Дорога предстояла длинная, лошадью управлять не требовалось. Николай откинулся на сено и, глядя вверх на полоску синего неба, стал вспоминать, что говорила ему сегодня Муся. И вновь его охватило нежное чувство к ней.

Бессонная ночь, покачивание повозки и монотонное поскрипывание колес вскоре спутали его мысли. Сон одолел Николая и унес в блаженную мглу…

Живнин спал почти четыре часа. Его с трудом растолкал один из милиционеров.

— Пегая дальше не идет, ждет чего-то.

Лошадь остановилась на поляне у ручья. Живнин ополоснул холодной водой лицо и стал осматриваться. На этом месте хуторяне, видимо, устраивали привалы, потому что заметны были следы костра. Вокруг валялась яичная скорлупа, обглоданные и обгорелые кости, обрывки тряпок, бумага.

— Понятно, почему пегашка остановилась, — сказал Николай. — Пить хочет и овса просит. Тут, конечно, она не раз останавливалась.

Спешившись, милиционеры напоили коней и, дав им корм, вытащили из сумок вареный картофель, сало, хлеб и соль, уселись завтракать.

Чаепития они не устраивали, обошлись холодной водой из родника, обнаруженного поблизости.

Вновь садясь в двуколку, Живнин предложил верховым отстать на большее расстояние, чтобы прежде времени не вызывать у лесовиков тревоги.

Условившись о сигнале и о том, как действовать в случае нападения, Николай зачмокал губами и скомандовал:

— Но… Но! Пошла, пегашка!

Неуправляемая лошадь бодро двинулась с места, вброд пересекла ручей и потянула двуколку в гору.

С двух сторон стоял высокий, но сильно захламленный лес. Где-то здесь Трофим и Матреша Фоничевы запасали грибы и были ограблены. Поглядывая по сторонам, Николай прислушивался, но, кроме писка пичуг, его слух ничего не улавливал. И топота милицейских коней не было слышно.

Через час или полтора дорога спустилась в низину, где через обширные болота была проложена гать. По ней пегашка, навострив уши, шагала настороженно, потому что ее подкованные копыта то и дело проваливались и разъезжались на раскисших неошкуренных бревнах и полусгнивших жердях, из-под которых фонтанчиками выбивалась ржавая вода.

Милиционеры, опасаясь, как бы кони не поломали ноги на бревнах гати, спешились и отстали еще больше.

На преодоление болота ушло много времени. Когда отряд вновь выбрался на твердую дорогу, солнце уже склонялось к западу.

Версты через две Николай уловил запах дыма. Пегашка заметно прибавила шагу.

Вскоре Живнин увидал картофельное поле, а за ним старый, почерневший стог сена.

Придержав коня на опушке леса, он дождался верховых и предложил новый план:

— Давайте отпустим лошадь одну и проследим, куда она пойдет и что будут делать хуторяне.

Они не стали распрягать пегашку, а лишь вытащили из повозки мешок с остатками овса и свою еду. Все это вместе с оседланными конями милиционеры упрятали в густых зарослях ивняка в стороне от дороги. Один из них остался караулить, а двое направились с Живниным следить за отпущенной лошадью. Та шла уверенно, с поднятой мордой, изредка пофыркивая и размахивая хвостом, словно радуясь приближавшемуся отдыху.

Вскоре показался хутор. Живнин в бинокль разглядел высокий дом, срубленный из толстых бревен и покрытый дранкой, обширный двор, окруженный хозяйственными постройками, кур, бродивших у колодца, собаку, лежавшую у раскрытых ворот, и лохматого щенка, трепавшего какую-то тряпку.

Щенок встретил лошадь лаем, а его мамаша, рослая дворняга, поднялась, чтобы пропустить двуколку.

Пегая лошадь вошла во двор и остановилась у колодца. Вышедшая на крыльцо старуха поспешила к повозке и, никого не обнаружив в ней, что-то крикнула и замахала рукой.

К колодцу прибежал белобрысый парнишка, а за ним приковылял высокий старик с трубкой в зубах.

Оглядев лошадь и двуколку, они что-то обсуждали и поглядывали по сторонам. Милиционерам и Живнину пришлось притаиться.

Напоив лошадь из ведра, парнишка перелез через изгородь и зеленеющим полем побежал к березовой роще.

Оставив милиционеров наблюдать у хутора, Живнин опушкой леса поспешил за парнишкой. Поднявшись на холм, поросший березками и осинками, он увидел вдали второй хутор и какие-то приземистые постройки у петляющей речки. Дальше двигаться за парнишкой было рискованно. Вся земля здесь была засеяна клевером, викой, овсом, рожью. Местность просматривалась на две-три версты.

Улегшись на вершине холма, с которого хорошо были видны оба хутора, Живнин продолжал следить за парнишкой. Тот перемахнул еще через одну изгородь и задами прошел в дом с голубыми наличниками и зеленой железной крышей.

Минут через пять вместе с парнишкой из дома вышли двое мужчин. Взрослые направились к первому хутору, а подросток по тропе побежал дальше.

«Видно, где-то третий хутор, — подумал Николай. — Всю банду собирают».

В бинокль он хорошо разглядел приближающихся мужчин. Один из них, обутый в высокие охотничьи сапоги, нес короткую кавалерийскую винтовку. Он явно был хуторянином. Другой же больше походил на городского жителя. Справа свисала деревянная кобура маузера. На голове красовалась лихо заломленная фуражка с лакированным козырьком.