Петр Капица - Неслышный зов

Ромка пировал недолго. Алле еще нужно было заниматься, и ему не мешало побыть одному и обдумать, как действовать дальше.

Дома у калитки Ромку встретил брат Димка.

— Тебя Тубин ищет, — сказал он. — Велел, как увижу, привести в отряд.

Не заходя домой, Ромка отправился в пионерский клуб. Геннадия он нашел в маленькой комнате. Вожатый встретил его не очень приветливо.

— Ты что же меня подводишь? — с упреком спросил он. — Я побывал в вашей школе. Картина неприглядная: некоторые пионеры учатся хуже неорганизованных ребят. Позор да и только! Что же нам теперь, исключать тебя или всем отрядом подтягивать?

— Исключайте, — уныло ответил Ромка.

Не таясь, он рассказал о столкновении с Цирпилой, о стихах, которые пустил по школе.

— То-то она на тебя взъелась! — словно обрадовавшись, воскликнул Тубин. — Говорит: «Ваш Громачев — разгильдяй и закоренелый бездельник. Таких не только нельзя держать в пионерах, а нужно исключать из школы». Может, мне стоит заступиться и поговорить с ней?

— Нет, не надо. Меня невозможно защитить. Я действительно редко готовил уроки. И в классе выключался: не слушал, что говорят учителя. Днем и ночью думал о стихах и рассказах.

— Худо, брат, в трудное положение ты себя и нас поставил. Что же предпринять?

Ромка вытащил из кармана конверт и молча протянул его вожатому. Тот развернул письмо и, прочитав его, хлопнул Ромку по плечу.

— Молодчина! Большевики никогда не пропадают. Добился-таки! Я бы на твоем месте не терялся: плюнул на школу и поехал в Питер. Раз ты решил стать писателем, то надо ковать железо, пока горячо. Нам советские поэты нужны. Поступай на завод, вливайся в рабочую среду и выковывай себе пролетарскую психологию!

В пятнадцать лет ты еще не взрослый и уже не мальчонка. Нечто среднее.

Ромке хотелось самостоятельности и вольной жизни, но он опасался оторваться от дома. Что там ждет впереди? Кто поможет, если рядом не будет доброй Матреши, Димы, отца, братьев Зарухно и Аллы?

Алла вдруг стала ему ближе всех. Когда на последнем уроке зачитали список тех, кто перешел в восьмой класс, и его фамилии не оказалось, она, опечаленная, подошла к нему и предложила:

— Хочешь, все лето буду заниматься с тобой?

— Нет, — твердо сказал он. — Зачем же тебя наказывать, когда во всем виноват только я? Переэкзаменовка меня не спасет. Цирпила сумеет поставить такие преграды, что я непременно провалюсь. Зачем же нам портить лето? Пусть каникулы будут каникулами.

Но сам-то он переживал, только виду не показывал. Ведь стыдно оказаться среди тупиц и олухов, если даже Фридка, у которой лишь ветер в голове, беспрепятственно на троечках перешла в следующий класс. Не останется он на второй год в седьмом классе. Не бывать этому.

Заикаясь от смущения, Ромка признался отцу, что запустил уроки и не перешел в восьмой класс.

— Не хочу бездельничать, повторять то, что уже проходил, пойду работать, — сказал он.

— Зачем же работать без специальности? — заметил отец. — На машиниста учись. Самое милое дело. В месткоме путевки в железнодорожный фабзавуч есть. Взять тебе?

— Возьми, — согласился Ромка и сам под диктовку отца написал заявление.

В ожидании вызова он держался среди ровесников с таким видом, точно не школа вынудила его расстаться с ней, а он сам не желал больше удостаивать ее своим присутствием.

— Довольно штаны на парте протирать, пора делом заняться, — солидно говорил он ребятам, словно уже трудился на заводе и был самостоятельным.

Многие мальчишки завидовали его решимости. А Краснокожая — Зина Цветкова — даже сказала:

— Я знаю, ты будешь летчиком или артистом.

— Очень-то надо. Найдутся другие дела, — ответил Ромка.

Он продолжал ходить в гимнастический зал, с братьями Зарухно играть в футбол и баскетбол, а по вечерам бывал в саду клуба железнодорожников или в кино.

Однажды, после веселого фильма с Патом и Паташоном, Алла попросила проводить ее домой.

Вечер был тихим и теплым. Мимо с писком проносились не то стрижи, не то летучие мыши. Стебниц была в белой кофточке. Опасаясь, как бы какая-нибудь из мышей не вцепилась в нее, Алла то и дело озиралась. А Ромке казалось, что она боится чего-то другого. Ему еще не доводилось провожать девочек, поэтому он шагал, облизывая пересохшие губы, и не знал, что говорить. Первой нарушила молчание Алла:

— Когда уедешь, наверное, забудешь меня?

— Нет, не забуду. Хочешь… поклянемся дружить всю жизнь.

— Хочу. Но чем мы скрепим клятву?

— Кровью.

— Я согласна.

Алла остановилась под электрическим фонарем, протянула левую руку и, прикусив губу, ждала.

Ромка вытащил перочинный ножик и острием царапнул ее запястье, затем такую же царапину сделал и себе. Смешав кровь, он торжественно сказал:

— Клянусь!

— Клянусь! — повторила она.

Соблюдая заведенный в школе ритуал, Ромка напомнил:

— Клятву надо закрепить.

— Я могу, — смутилась девочка, — но мне придется рассказать бабушке. Ты, наверное, не захочешь, чтобы она знала?

— Ну, если бабушке, тогда конечно.

— К тому же у меня губы потрескались, — продолжала оправдываться Алла. — Потрогай… не бойся, можешь пальцем.

Он слегка дотронулся до ее чуть запекшихся губ. И тут девочка неожиданно прикусила его палец. При этом сделала испуганные глаза, словно ожидая наказания.

Другую девочку за такое озорство Ромка схватил бы за нос и заставил кланяться, просить прощения, а Стебниц не тронул. Лишь сунул укушенный палец в рот и дурашливо сосал его.

Алла хихикнула.

— Ах так? — воскликнул Ромка и, крепко обхватив ее шею, не поцеловал, а скорее куснул девчоночьи губы. — Вот тебе!

— И не больно… вовсе не больно, — сказала девочка, отталкивая его от себя.

Дальше они пошли уже не рядом, а на некотором расстоянии друг от друга. У калитки Громачев, никогда не просивший прощения у девочек, тихо сказал:

— Ты прости. Сама виновата, что я снахальничал. Бабушке хоть не рассказывай.

— Нет, скажу. Пусть знает, какой ты!

— Тогда больше к вам не приду.

— Ладно, промолчу, — пообещала она и вдруг с лукавством спросила: — А тебе-то хоть приятно было?

— Дух захватило!

— Значит, клятва состоялась?

— Друзья на всю жизнь!

Алла чмокнула его в щеку где-то у глаза и, скороговоркой проговорив: «Завтра встретимся у речки», убежала.

Прячась в тени акаций, Ромка постоял еще немного у калитки. Уши у него горели.

«Странные существа эти девчонки, — бредя домой, рассуждал он. — Попробуй пойми, когда они злятся, а когда довольны».

Дома к концу подходил ужин. Отец с Матрешей, утираясь полотенцами, пили вприкуску чай. Их лица так раскраснелись, что казалось, будто они вышли из бани.