Альберт Лиханов - Встречи

Постоял еще Матрос, широко расставив ноги, словно под ним была качающаяся палуба, а не твердая земля, поднялся на крыльцо, толкнулся — закрыто. Потерся горячим лбом о шершавые доски, прошептал: «Нина, Нина…»

И ушел.

Василий после этого куда-то исчез, на работу не ходил. Как-то днем крадучись пробрался в дом, собрал кое-какие свои вещички, прихватил заодно транзисторный приемник и золотые часики жены, еще свадебные, и уже открыто, неделю-другую, гулял с Сеней и Николаем.

А Ленька зачастил к Нине. Не стесняясь любопытных глаз, таскал ей воду, сидел на крыльце со Светланой, мастерил ей игрушки. Привязалась девчонка к нему — с колен не слезала. И Нина уж дверь перестала запирать перед ним, сама ждала, холодея от непонятной тревоги. Сидели вместе у окна, пили чай; тревога понемногу унималась, она успокаивалась, начинала дурачиться, донимать его вопросами.

— Лень, а Лень, ну, скажи правду, чего ты ко мне прилип? Смотри, какие девочки вон ходят, молодые, ядреные и незамужние, главное. А ты на меня заришься, на старую, да еще с ребенком. Скажи, а?

— Не знаю… Увидел тогда на танцах — и все. Да какая ты старая? Наговариваешь на себя, мы же с тобой одногодки.

Она смотрит в сторону, нарочито равнодушно спрашивает:

— И… неуж влюбился? Так вот сразу?

— И влюбился, — отвечает с вызовом.

Она тихо и довольно смеется.

— А ты не смейся, я серьезно говорю.

Она тут же грустнеет.

— Нет, Ленечка, разве можно? Вот мы с тобой еще ничего плохого и не позволили, а про нас уже с три короба наплели, в каждом доме грязью моют.

— Ну и пусть себе языки чешут. Тебе-то что? Жарко или холодно от этого? Наплюй на них и живи спокойно.

— Как у тебя все просто получается.

— А зачем из мухи слона делать? Скажи прямо: хорошо тебе со мной?

Она заглядывает в его глаза, такие доверчивые и открытые, совсем как у ребенка. Радость омывает душу. Она выдыхает одними губами:

— Очень.

— Так в чем же дело? Чего ты боишься?

— Ой, не торопись, Леня. И меня не торопи. Какая уж тут любовь, если все отболело и отлетело прочь, как листочки с дерева. Душа совсем пустая и холодная…

Сидят, прихлебывают чай, смотрят в окно. Он рассказывает ей о море, о службе. Иногда читает вслух понравившуюся книжку. Она, довольная, слушает вполуха, подперев кулаком голову, думает о своем, тихонько вздыхает, стараясь не потревожить, не оторвать его от книги. И слезы навертываются ей на глаза при виде сладко посапывающей на руках у Леньки Светланы. Ей казалось, что она живет в каком-то хрустальном сне — светло, покойно, но так хрупко. Одно неосторожное движение, и посыплются осколки, разлетится ее сон вдребезги, и опять — крики, ругань, побои…

С каждым днем ее тревога усиливалась, она ждала чего-то страшного, вся напряглась в ожидании, каждая жилочка в ней стала как натянутая струна. И вот она почувствовала опасность совсем рядом и онемела от страха… Такой был теплый, хмельной, пригожий вечер, где-то недалеко гуляли — доносились хохот и визг, всплески музыки и песен. А она сидела и боялась пошевелиться, вслушиваясь до звона в ушах — как будто ничего подозрительного. Но какое-то бабье чутье подсказывало ей: сейчас. И толчками крови в висках — сейчас, сейчас…

— Леня! — прошептала она, и он вздрогнул, увидев ее расширенные от ужаса глаза. — Уходи скорей! Слышишь?

— Зачем? — удивился он, отложил книгу, тоже прислушался. — Что с тобой?

— Уходи, да уходи же скорей!

— Почему?

— Все равно не быть нам вместе. Не дадут они… Уходи!

Она вскочила, подхватила у него с колен спящую дочь, опустила ее на кровать, заметалась по комнате. Бросилась в сени, громыхнула запором, вошла в комнату и со стоном, закрыв глаза, прислонилась к косяку.

— Поздно…

Он встревоженно поднялся, еще не совсем понимая, что с ней…

Чей-то зловещий смех разбил тишину, застучали частые шаги на улице, взвизгнули жалобно петли калитки; топот на крыльце, рванули дверь, ударили кулаками, кто-то заорал хрипло:

— Эй, Матрос! Вылазь! Нечего прятаться за бабью юбку!

— Пришел срок ответ держать! — другой, визгливый голос.

Кто-то шумно лазил вокруг дома, ломая кусты. Нинка шептала побелевшими, непослушными губами: «Боже мой, боже мой…» и не могла оторвать глаз от черного провала окна. Из него вынырнула оскаленная физиономия Сени. Он заржал, влез в окно по плечи.

— Вот они где, голубки, милуются. Что, Матрос, в штаны наклал?

Нинка рванулась к окну, замахнулась тарелкой, попавшей под руку, и когда Сеня отпрянул, захлопнула створки.

— Дружков своих привел, паразит. — Она повернулась к Леньке и уцепилась за рукав. — Ты куда, Леня? Не пущу!

— Ты что, Нина? Не бойся… Я сейчас…

Он попытался оторвать ее пальцы, но она обхватила его за плечи и застонала, забилась на груди.

— Не ходи. Они убьют тебя! Леня, миленький, не ходи…

Он с трудом развел ее руки, оттолкнул, сказал решительно и зло:

— Отойди, не мешай! Что я, баба, что ли? Светку вон береги. И сама не выходи. Слышишь? — Он только на миг помедлил у двери, выдернул засов, обернулся — тоска метнулась в глазах, — мотнул головой: — Ну! Запрись.

Она задвинула железку, в изнеможении приникла грудью к двери…

Со двора было слышно тяжелое дыхание мужиков, топот, глухие удары, ругань и стоны… «Боже мой, только бы жив остался, только бы жив…» — молила она, начисто забыв о себе. Лихорадочно билась мысль: что делать?.. звать на помощь?.. кого?.. а дочь?..

В какое-то мгновение ей показалось, что за дверью стихло. Она обезумела и, уже ничего не соображая, движимая одним желанием — увидеть его, заслонить, спасти, — выскочила на крыльцо.

Они неуклюже, медведями топтались вокруг Матроса, хрипя и размахивая кулаками; изломанные, резкие тени метались по стенам, воздух будто провонял злобой и ядовитым перегаром. Матрос увертывался, отбивался, и то один, то другой отваливались в сторону, корчились на земле. Но их было трое, они все-таки поднимались, снова, зверея, бросались на парня. И Василий уже подобрался сзади с колом в руке…

— Леня! А-а!

Он пошатнулся, упал ничком. И замер. Черно-белые полоски беспомощно приникли к пыльной земле. Над ним сомкнулись, нависли темные фигуры.

— А-а-а!

Она птицей слетела с крыльца, рванула, разодрав, чью-то рубаху, мелькнуло перекошенное, страшное лицо Василия.

— Доигралась, стерва!..

Чьи-то жесткие руки хватали ее, били, она крутилась, не чувствуя боли, отталкивала их от него.

У забора засуетились люди, ударил по ушам голос тетки Антонины:

— Смотрите, убивают! Матроса убивают! Что же вы стоите?!

Они отступили и трусливо, согнувшись, словно волки, запетляли по огородам. Кто-то бежал по двору к Нинке…

Она опустилась на колени, перевернула Леньку. Он открыл глаза, застонал. Она приподняла его голову.