Наиль Гаитбаев - Светят окна в ночи

Но наступил день, который сразу дал исчерпывающий ответ на трудные вопросы: «Ехать или не ехать? Если ехать, то зачем? Как жить дальше и во имя чего?»

Вот почему, вспоминая тот день, когда произошла встреча с Рахматуллой-бабаем, он не хотел считать его чистой случайностью. Конечно, рано или поздно и сам бы нашел тот путь, который подсказал ему старый металлург. Однако разговор с ним произвел в душе Сагита такой переворот, что после только и оставалось, как собирать вещи и мчаться на вокзал или в аэропорт.

В тот памятный день Сагит освободился от занятий раньше, а у Нафисы была еще одна лекция. Ему не хотелось одному возвращаться домой, и он пошел в парк, где у них был любимый уголок.

Неяркое осеннее солнце, пробиваясь сквозь желто-зеленые листья деревьев, пятнило асфальт. На скамейках сидели пожилые люди, неспешно беседуя друг с другом. Звонко перекликались ребятишки, бегая по пожухшим газонам.

Вид осеннего парка всегда вызывал в душе Сагита какое-то странное чувство: не боль, не радость — нечто среднее, когда вроде бы и радоваться нечему, и тосковать незачем… Грустно было, в общем, Сагиту, и мысли в голову лезли неподходящие. Хотя почему неподходящие? Осень все-таки. Время увядания… Но в его годы думать об увядании не пристало. Он это понимал и потому, быть может, чувствовал себя еще более паршиво.

Какой-то мальчуган, присев рядышком, сопел над бумажным листком и пытался сложить голубя.

Сагит подозвал его к себе и показал, как надо делать и голубя, и самолетик.

Счастливый, тот побежал по аллее, размахивая бумажной игрушкой.

— Не братишка твой? — спросил старик, сидящий на другом конце скамейки.

— Нет, — сказал Сагит чуть удивленно. — А почему — братишка?

— Сейчас не часто такое увидишь, к сожалению, чтобы молодой человек ребенка порадовал вниманием, — улыбнулся старик. — Вон какой радостный побежал!

Так и завязался разговор с Рахматуллой-бабаем, недавно приехавшим сюда из Магнитогорска. Жену его положили в больницу, и он очень за нее переживает, не знает, куда себя теперь девать.

— Здоровье беречь надо. И для работы, и для жизни, — говорил он серьезно. — В старости это хорошо понимаешь, когда уже здоровья никакого. Вот у нас тут и квартира, и мебель, а зачем все, если старухи моей нет? Вещи людям не собеседники.

Ему лет семьдесят. Волосы седые, оттого и лицо кажется темным. Одет опрятно, чисто.

— Сожалеете о чем-то? — спросил Сагит, проникаясь вдруг чувством жалости к одинокому старику.

— Есть и сожаления, — спокойно ответил тот. — Немало пустых дней прожил, хотя, в общем-то, считаю, жизнь сложилась правильно. Строил Магнитку, Новокузнецк, полвека почти с этими городами у меня связано. И сейчас не стыдно по улицам там пройти. Хорошо знать, что не зря все было. Среди нас, стариков, тоже разные есть. И такие, которым вспомнить нечего. Сидят по домам, со старухами своими ругаются или анонимки строчат. А тоже ведь — поколение борцов-победителей.

Он усмехнулся и покачал головой, как бы соглашаясь с самим собой.

— От такого греха уберег меня, видать, бог, хотя я и сроду верующим не был, — продолжил он. — Нет, не бог, конечно! Вот это, наверное… Раз уж зашел у нас о том разговор, покажу тебе свое сокровище. Мало кому показываю, а тебе вдруг захотелось. Не помог бы мальчишке, не показал.

Рахматулла-бабай достал из кармана тоненький сверточек, завернутый в белую бумагу, бережно развернул и протянул Сагиту картонную книжицу небольшого формата.

— Подлинник хранится в музее. Это — копия, но для меня все равно что настоящий. Взгляни!

Сагит раскрыл книжицу и прочитал вслух: «ВКП(б)».

— Это партийный билет, — взглянул он удивленно на старика. — Старого образца.

— Да, партийный билет моего друга, — подтвердил старик.

Сагит стал смотреть дальше. Взгляд сразу остановился на не очень приметной дырке с размытыми темными краями.

— Пуля, да? — спросил он, поднимая глаза на старика. И тут же подумал, что пуля пробила не только билет, но и чье-то сердце.

— Пуля! — подтвердил Рахматулла-бабай. — Из кулацкого обреза. Сначала мы с другом моим вместе в одной деревне работали — колхоз организовывали, потом его решили перебросить в другое село. Там неспокойно было — кулачье вовсю орудовало. Накануне отъезда ему записку подкинули: «Приедешь, в первую ночь пристрелим!» Они думали, его испугать можно. Но он порвал бумажку, обнял меня и поехал. Даже мысли не было, чтобы остаться, охрану какую-то попросить. Он весь в этом проявился, весь — до донышка! И его, действительно, в первую же ночь убили. Я туда сразу же выехал, как узнал. И партийный билет, пулей пробитый, в руки первым взял. И сохранил, хотя его, конечно, надо было в райком сдать. Но я не отдал. Он со мной где только не побывал! Недавно выпросили для музея. Вот там ему место! Чтоб смотрели молодые и вспоминали тех, кто за общее наше дело жизни не жалел. А то забывать начали. Далекой историей кажется уже. Ты посмотри, он же, друг мой, молодой был, твоих лет, а то и поменьше!

Сагит снова раскрыл билет. С выцветшей фотографии на него смотрел строго и, казалось, вопросительно совсем еще мальчишка. Год рождения — 1912-й. Время вступления в партию — 1930-й. Восемнадцать лет! Бог ты мой, только восемнадцать! И он один едет в село, в котором его ожидает кулацкая пуля. Едет, хотя знает, что почти наверняка убьют! Вот что поразительно. Уверенность? Чувство долга? Презрение к смерти? Вызов? Подчинение приказу? Безрассудство?

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказал старик. — И я о том много думал. Зачем он поехал, так?

Сагит кивнул.

— И знаешь — зачем. Вернее, почему? Потому что таких вопросов в те годы не задавали. Н а д о! — Рахматулла-бабай выделил это слово. — Вот и все резоны. Надо — революции, надо — народу, надо — тебе лично. Простая и великая правда и логика революционной борьбы. А теперь, считаешь, слово «надо» уже не звучит?

— Почему? — пробормотал смущенно Сагит. — Когда, действительно, надо, тогда кто же не поймет, что надо…

Он вдруг запутался и замолчал.

— То, что я сказал, — моя правда, — проговорил старик чуть брюзгливо. — Правда нашего поколения, если быть точным. А еще вернее — лучших из нас. Вам же необходимо всегда помнить об этом и искать свою собственную правду. Правду своего поколения. Вот тогда вы не просто повторять нас будете, а дальше путь пробивать. Оттого что вы наши лозунги своими сделаете, вы ни умнее, ни энергичнее не станете. Заговорили многое, на цитаты раздергали, будто в том все дело! И готовитесь вы сейчас к так называемой самостоятельной жизни чуть ли не двадцать лет, а работать толком не многие из вас умеют. Вот и подумай — почему? А я пошел старуху свою проведать. Уж извини, если что не так… Ты мне понравился — мальчишке помог. Это — хорошо…