Наиль Гаитбаев - Светят окна в ночи

Помощник назвал цифру.

— Но это же самая малая нагрузка!

— А больше пока и не требовалась!

— Что значит — не требовалась? Кому? Тебе или машине? Или, может, твоей резиновой прокладке?

Помощник молчал.

— Ты меня слышишь?

— Слышу, — откликнулся тот и вздохнул.

— Кто это все придумал? Ты?

— Все придумывали.

«Значит, он», — подумал Сагит, и ему захотелось посмотреть помощнику в глаза. Ну, просто до смерти захотелось!

— Думал, я не скоро выйду, да? — он не сумел справиться с голосом и почти заорал.

— Мы хотели как лучше, — помолчав, ответил помощник. — И потом, нас торопили. Меня два раза вызывали на ковер.

— Премию ждете?

— Обещали… — помощник говорил так тихо, что Сагиту пришлось напрягать слух.

— Мои поздравления после, ладно? — сказал Сагит презрительно и повесил трубку.

Он вышел из кабины и глубоко подышал холодным воздухом, чтобы успокоиться.

Он ждал чего угодно, но только не этого.

Ему всегда думалось, что он хорошо знает своих ребят. И лучше всех, казалось, знал своего помощника, с которым дружили семьями.

Он понимал, как и что тут произошло.

Но он вспомнил вдруг Рахматуллу-бабая и партийный билет, пробитый пулей.

Такая маленькая, такая ничтожная дырка!

Прямо посередине страниц.

И выцветшие пятна крови по краям.

Почему именно сейчас, после разговора с помощником, после того, как узнал, что произошло здесь, пока валялся в больнице, вспомнил он о старом металлурге, его погибшем друге и партийном билете, пробитом пулей пятьдесят с лишним лет назад?

Видимо, существовала какая-то связь между всеми этими событиями.

И между тем что он должен будет завтра сделать и сделает, несмотря ни на что.

Даже если придется остановить шахту.

Вот что он знал совершенно точно и, выйдя из телефонной будки, глубоко вдохнул холодный воздух; посмотрел на небо, словно там, за многослойными облаками, можно было разглядеть звезды или еще чего-нибудь такое же таинственное, и пошел домой, где его никто сегодня не ждал, но где все равно будут рады и счастливы, что он вернулся наконец домой.

Он шел по слабо освещенным и не очень ровным улицам поселка, между похожими друг на друга пятиэтажными домами, в которых уже светились окна, мимо высоких уродливых сугробов, наваленных по обеим сторонам дороги, с торчащими из них жалкими палочками-веточками пятилетних тополей, мимо редких, покачивающихся на ветру фонарей с неверным желтым светом, мимо единственного на весь поселок газетно-журнального киоска, чье открытие было воспринято всеми как приобщение их крохотного поселка к великому сообществу городов страны, мимо родильного дома, где раз в неделю появлялся новый гражданин, в чье свидетельство о рождении вписывалось название поселка, которого, может, и не было еще на карте…

Сагит шагал по первой улице, появившейся на пустом еще совсем недавно месте, и смотрел на все как человек, кто в ответе здесь за каждый дом, каждый тополек, каждое окно, светящееся в ночи…

— Я туда не поеду, — сразу сказал Камил, услышав название деревни, куда направляли концертную бригаду.

— Ты что? — от удивления Заки Галимович даже привстал с бархатного кресла.

«Любишь ты шиковать», — подумал Камил и сказал:

— Найдите кого-нибудь другого…

Когда Заки понял, что не ослышался, ему даже интересно стало, что Камил может такое сказать.

— А почему? — осторожно, даже ласково спросил он.

— Не поеду, и все. Другого ищите…

— Я так буду искать, что тебя в самый последний ресторан не примут, — весело сказал он. — Ты кто? Марио Ланца?

«…Самое поразительное и неприятное, что все гнусные слова он выговаривает умильным голоском», — думал Камил, уже трясясь в «пазике» и с ненавистью вглядываясь в приплюснутую, с торчащими ушами, головку Заки, сидящего на первом сиденье.

Закончив свою программу, Камил сорвал галстук, сунул его в карман и через запасной выход выскочил на крылечко позади клуба. Только здесь, в полной темноте, вздохнул он с облегчением: в этот раз пел, не слыша, не чувствуя своего голоса, и только по аплодисментам в зале понял: все прошло нормально.

Но и на задворках клуба, возле угадывавшейся во мгле ограды, за которой тяжело дышала и жевала корова, ему было не по себе. Как будто до сих пор из полутьмы небольшого зала на него смотрели колючие глаза, и только слепившие лампы по краям сцены не позволяли ему различить, чей это взгляд…

Над землей уже повисла августовская ночь, высоко-высоко, в самой глубине неба, мигали искорки звезд, желтыми точками светили редкие огни в деревне.

«Все пришли в клуб», — догадался Камил.

— На этом, дорогие друзья, разрешите считать наш концерт, посвященный замечательным труженикам села с таким поэтическим названием Белые Вечера, оконченным! — донесся до него со сцены торжественный голос Заки Галимовича. Эта сакраментальная фраза, прозванная в филармонии «стоп-машина», всегда вызывала у Камила ощущение расслабленности и облегчения. Но на этот раз напряжение не спадало, наоборот, пока шла до оскомины знакомая программа, Камил был уверен в себе и как бы защищен, а теперь остался один на один с деревней…

— Ребята, где мы ночуем? — спросил он, заскочив за кулисы после выступления.

— Кажется, остаемся здесь, ты у Заки спроси.

Обычно они успевали выступить в двух-трех деревнях, но пока пробирались к этим самым Белым Вечерам по размокшей дороге, наступили сумерки, второго концерта они теперь дать, конечно, не успели бы, возвращаться по такой темени в город не было даже надежды.

Значит, ночевать тут, в Белых Вечерах.

«Сейчас…» — подумал Камил, и в следующий момент шум и говор повалившего из клуба народа сломал тишину, улица осветилась и ожила. Рокот мотоциклов разбудил воздух. Желтый свет фар просверлил улицу, мазнул по серым домам, застывшим березам. Какой-то лихач сразу рванул на мотоцикле так, что через несколько секунд его было слышно уже с другого конца деревни.

Камил расстегнул воротничок рубашки.

Полная темнота возле крылечка, а ему все кажется, что он стоит на ярко освещенной сцене…

«Так совсем можно свихнуться», — решил Камил и пошел в клуб за кулисы.

— Слушайте, ребята, — начал было он, но тут же все захохотали, показывая на него, и Камил, не понимая, в чем дело, уставился на них.

— Вот он, смотрите, живой и невредимый!

— Заки Галимович уже второй раз собственноручно под сценой прополз, говорит, хотя бы тело найти!

— Да что там Заки, Ляля уже волосы на себе рвет! — с деланным возмущением вступился Лева — бас-гитара из эстрадного ансамбля, а по совместительству баянист-аккомпаниатор Камила при исполнении народных песен. — Мы ее успокаивали-успокаивали, в худшем случае, говорим, какая-нибудь местная красавица выкрала нашего Челентано, завтра утром вернет живым.