Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Да, мудрая.

— Так вот, следует использовать все формы борьбы — от мелких до крупнейших. И еще нам надо проникнуть в широкие массы, заняться созидательной работой: развеять перед народом миф о непобедимости немцев, издавать газеты, листовки; в противовес гитлеровской пропаганде, вести свою, опрокидывая фашистов. Ну, мы с вами еще поговорим, а то сейчас, вероятно, войдет Татьяна Яковлевна.

Татьяна не спала. Разве можно спать, когда совсем рядом, в двадцати — тридцати метрах, у Громадина для нее письмо от Николая Кораблева!

«Что он пишет? Что пишет? И почему они такие жестокие — и Вася, и Петр Иванович, да и генерал? Разве помешало бы совещанию, если бы они переслали мне письмо? Ах, Коля, Коля!» — и она снова принималась ходить из угла в угол, глядя себе под ноги, что-то толкая сапожками так, как будто шла берегом Днепра у Кичкаса вместе с Николаем Кораблевым и носками туфель толкала мелкую гальку. Временами она останавливалась, чутко прислушиваясь к каждому звуку за дверью блиндажа, потом садилась за стол и «уходила» туда — на места, далеко-далеко на рыжескалистый берег Днепра, где они последний раз гуляли с мужем.

На заре послышались шаги, затем в блиндаж тихо, боясь разбудить Татьяну, вошел Вася и, увидев ее за столом, оживленно сказал:

— А вы не спите? Вот хорошо-то! Генерал просит к себе.

Татьяна — это было даже грубовато — оттолкнула Васю и вихрем вырвалась на волю. Тут она пронеслась по дорожке, и Вася не успел моргнуть, как Татьяна влетела в блиндаж Гуторина. Здесь она, вся сияющая, румянощекая, блестя глазами, остановилась, глядя только на Громадина, ожидая, что тот сейчас же протянет ей письмо. А Громадин, догадавшись о ее состоянии, нагнулся, опустил глаза и сказал:

— Здравствуйте, Татьяна Яковлевна! Здравствуйте! Поправилась? Ну, молодец! Садись. Рядом со мной садись, — и, усадив ее рядом с собой, снова озабоченно заговорил: — Вот что, Татьяна Яковлевна, поблизости от нас стоит полковник Киш. Его выставили против партизан, а у него червячок на душе. Вот этого червячка бы расшевелить, превратить в дракона… и на немцев! Вот бы! Вот бы! Вот бы! — виновато забормотал он, видя, как глаза Татьяны просят его о другом — о письме.

Татьяна, задыхаясь, бледнея, почти ничего не сознавая, сказала:

— Не знаю, как. Я готова, товарищ генерал.

— Вы меня генералом не зовите, — опять перейдя на «вы», проговорил Громадин. — Я для вас Кузьма Васильевич. Заметьте это себе. Так вот, пробраться бы к этому полковнику и поговорить с ним… крутенько. Так и так, сдавайся, мол, на милость победителя, то есть на нашу милость, не то косточек не соберешь. А-а-а? Вот бы! Вот бы! — снова как-то виновато забормотал Громадин.

— Смогу ли? — еле слышно спросила Татьяна.

— Сможешь, — уверенно сказал Громадин. — Только выдержишь ли, ежели что? Вдруг он пытать тебя начнет. Тогда одно надо говорить: «Сама придумала. Никто меня не посылал, ничего не знаю, хоть огнем пали».

— А письмо? Письмо? — болезненно, с тоской вырвалось у Татьяны. — Почему вы молчите? Почему? Ведь это жестоко!

В блиндаже все стихли. Только слышно было, как за блиндажом скрипит надтреснутая береза да откуда-то издалека доносятся глухие удары артиллерии. Так тянулись, может быть, минута-две, затем Громадин поднялся, прошелся и, встав перед Татьяной, которая не отводила от него своих больших с синевой глаз, с дрожью в голосе произнес:

— Если можете простить меня, простите. Я ваше письмо забыл здесь. Я его сегодня же отправлю с доверенным человеком. Хотите, прямо на Урал?

Татьяна вся осела на скамейке и стала маленькой-маленькой, затем положила руки на стол. И все увидели, как ее пальцы мелко-мелко дрожат.

Снова наступила тишина, и опять послышались скрип березки, отдаленные удары артиллерии.

Татьяна, давясь слезами, спросила:

— А вы… вы не обманываете? Может, там что случилось? Может, его уже нет?

Конечно, ни Громадин, ни тем более Татьяна не знали о том, что Николай Кораблев в это время находился под Орлом, в армии Анатолия Васильевича Горбунова.

Яня Резанов, вызванный Громадиным с реки Друть, подошел к блиндажу в тот момент, когда в тарантас, запряженный двумя серыми рысаками, взбиралась Татьяна Половцева. Она была в длинном синем платье, на голове под цвет платья шляпа, на руках черные, по локоть, перчатки. Рядом с ней сел Вася в форме немецкого офицера, а на месте кучера пристроился Петр Хропов. Увидав Татьяну, Яня радостно закивал ей, затем хотел подойти и поздороваться, но Громадин скомандовал:

— В путь-дорогу!

Предупрежденные пикеты видели, как рысаки пронеслись лесной, расчищенной от завалов дорогой, затем промчались полем и скрылись в деревушке.

Когда рысаки, нетерпеливо перебирая ногами и грызя удила, остановились перед школой, Татьяна глянула на дверь и прочитала: «Штаб». На крыльце стояли часовые, привалясь каждый в свой угол.

«Через них надо пройти!» — мелькнула у нее мысль, и она, выпрыгивая из тарантаса, подобрав левой рукой платье, гневно, на немецком языке, крикнула Васе:

— Лейтенант! Немедленно проводите меня к господину полковнику! — затем ринулась мимо часовых, а за ней, по-настоящему бледнея, кинулся Вася.

В бывшей директорской за столом сидел Киш. Около него еще кто-то. У полковника широкий, нависающий лоб. Глаза голубые, спрятанные под белесыми, выцветшими бровями. Он очень широк в плечах. Китель в ряде мест неумело, видимо мужскими руками, заштопан. И это заметила Татьяна женским глазом.

— Мне надо с вами поговорить наедине, господин полковник, — все так же гневно, распорядительно и напряженно произнесла она. — Прошу лишних убрать. Лейтенант! Вы тоже не нужны.

Вася попятился, скрылся за дверь, приготовив пистолет, памятуя слова Громадина: «Если Киш хоть пальцем тронет Татьяну Яковлевну, пристрели его на месте», а Киш внимательно посмотрел на Татьяну, затем криво улыбнулся, как бы говоря: «Самодурство барыньки!» — и тут же подумал: «Наверное, ее кто-то обидел: пожил с этой, нашел другую».

— Как видите, мы тут вдвоем, — произнес он.

В кабинете в самом деле, кроме них, никого не было: то, что Татьяна приняла было за людей, оказались портреты Гитлера, Геббельса, развешанные на стене справа. И она чуть-чуть дрогнула. Киш, подметив это, сказал про себя: «Нет. Не самодурство. Что-то другое», — и, положив на стол парабеллум, спросил:

— Каким языком с вами будем говорить? Этим? — он поднял пистолет.

— До какого договоримся, — ответила Татьяна, приближаясь к столу. — Я не вооружена. Вот, — она вскинула руки так, что платье обтянуло все ее тело. — И вам не стыдно говорить с женщиной, показывая на «пушку»?

— Я вас слушаю. А стыд? Что ж, мы с вами не на балу, — и Киш погладил оружие.