Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Я передаю вам, — почти шопотом проговорила Татьяна, — от имени генерала Громадина: сдавайтесь.

Киш схватил парабеллум, навел было его на Татьяну, затем, помахивая им, бледнея, сказал:

— Не понимаю ваших условий.

«Ага, сдается!» — подумала Татьяна, и вслух:

— Условия простые: все вооружение передадите нам. Сами? Хотите — идите к нам, не хотите — как хотите.

— Наивно, мадам, — чуть подождав, ответил полковник. — Наивно, — подчеркнул он.

— Но… честно, — упрямо произнесла она.

— А если я вас сейчас же расстреляю? — вдруг грубо сказал он, одновременно думая: «А может, она от немцев?»

У Татьяны выступили капельки пота на розовых висках, но улыбнулась, произнося твердо:

— Я шла на это. Но если вы меня тронете, завтра от вас и помина не останется.

— Вы так и хотите?

— То есть?

— Чтобы от нас и помина не осталось. Ведь все наши семьи переписаны. И если мы сдадимся, наши семьи будут повешены, расстреляны, задушены! — выкрикнул последнее слово Киш и тише добавил: — Наивно. — Он некоторое время думал, глядя куда-то в сторону, совсем забыв про пистолет, потом раздельно, отчеканивая, произнес: — Нейтралитет. Понимаете? Нейтралитет. И помощь от нас — информация. Вот, пожалуйста, передайте генералу: на него через два дня будет наступление… и час скажу: семь ноль-ноль утра.

— Это ему известно и без вас. Что еще?

— О-о-о! — удивленно воскликнул полковник. — Вы настойчивая!..

— Мы все такие.

— Красивые?

— Да.

— Красивые, как вы? Не верю.

Татьяна задумалась. Перед ней пронеслась: партизанские становища, на которых она побывала вместе с Васей, Петром Хроповым и Гуториным; партизаны, суровые, обожженные войной, тоскующие по родным местам, стойко защищающие родину, и горестно, с хорошей завистью произнесла:

— Нет. Те красивей меня… Так что же, полковник?

Киш тоже задумался, затем сказал:

— Я к вашим услугам. Но тонко… По-женски — тонко, по-мужски — умно.

— Прошу проводить меня, — и Татьяна так же шумно покинула кабинет. При помощи Васи взобравшись на тарантас, она игриво, не для Киша, а для окружающих, улыбнулась и прошептала: — Плохо у вас: никто нас не остановил.

Полковник, склонив голову, тихо ответил:

— Да ведь у вас тарантас и кони такие же, на каких разъезжает наш шеф, генерал Вильдемут.

«А-а-а! — про себя воскликнула Татьяна. — Громадин и тут все предусмотрел». — И, неожиданно даже для себя, предложила:

— Господин полковник, садитесь рядом. Поедемте к нам.

Киш дрогнул, посмотрел на часовых, ощупал бок, отыскивая кобуру с пистолетом, затем снова посмотрел на Татьяну, а та, взяв его за руку, потянула к себе, произнося:

— Не надо. Вот так, как я, невооруженная. Садитесь.

— Только головной убор, — сказал Киш и, крупными шагами взбежав на крыльцо, скрылся в школе.

«Придет? Нет, не придет. Нет, придет. А если он сейчас выскочит и начнет палить в нас?» — мелькнуло у Татьяны, и она посмотрела на дверь школы.

Оттуда показался Киш, обеими руками прилаживая на голове картуз с горделивым околышем. И Вася, поняв все, пряча под сиденье автомат, сказал:

— Я на козликах, Татьяна Яковлевна.

— Э-э-э, родные! — с визгом выкрикнул Петр Хропов, и кони рванулись, побрякивая шлеями, колечками.

Они вырвались из деревни, оставляя за собой клубы пыли, и понеслись по равнинной долине, заросшей прошлогодней полынью и репейником.

— Э-э-э! Родные! — гикал Петр Хропов, все туже и туже натягивая вожжи.

Промчавшись километров семь, перед горкой Петр Хропов отпустил вожжи, и кони пошли вразвалку, роняя с себя хлопья пены, а он, повернувшись, посмотрел сначала на Татьяну, потом на Киша. Татьяна вся пылала румянцем, Киш, нахлобучив картуз, придерживая ее под руку, сидел иссера-бледный.

— Ну, как крещение, Татьяна Яковлевна? — спросил Петр Хропов.

— Хорошо. Очень!

— А у молодца, видно, поджилки трясутся?

— Да, затрясутся, — по-детски ответила Татьяна и звонко засмеялась; затем, повернувшись к полковнику, произнесла на немецком языке: — Даю вам честное слово, вы будете живы.

Киш некоторое время смотрел в сторону, потом сказал:

— Я солдат, к смерти давно приготовлен и не боюсь ее. Меня терзает другое — совесть.

— Совесть? — удивленно спросила Татьяна. — Совесть — это хорошее чувство… и очень хороший помощник человеку.

— Но я покинул пост.

— Покинул пост? — Татьяна снова разразилась звонким смехом, — Ну, это не совесть в вас заговорила, господин полковник. Это страх — дрянное чувство. Совесть — большой и честный советник. Она диктует человеку: люби народ, будь ему предан и, если ты получил образование, передай его народу. Вот что диктует совесть. А вы что делаете, полковник? Вам народ дал образование, а вы идете и служите, как раб, врагам своего народа. И душите его, народ свой. Пост? На каком посту вы стоите? Об этом вам совесть ничего не говорит?

— Коммунистическая мораль… далекая и чуждая нам!

— Хорошая мораль, — ответила Татьяна и, показав на дорогу, где были расставлены маленькие крестики, на которых виднелись каски, сказала: — Как вы, господин полковник, смотрите на это?

— Безразлично: то немцы.

— А мне моя совесть подсказывает другое — мне их жаль: то люди.

— Зачем же вы их бьете? — оскалив зубы, задал вопрос полковник.

— Мы вынуждены: они отравлены другой моралью — звериной.

— И тут у вас жалости нет?

— Нет. Мы вынуждены их бить: иначе…

— Око за око, зуб за зуб, — перебил Киш.

— Э-э! Нет! Это не наша мораль. Мы их бьем потому, что хотим честно жить, трудиться, работать и уважать друг друга.

Киш некоторое время молчал.

— Я это понимаю. Я это понимаю, когда сбрасываю с себя полковника и становлюсь просто человеком.

— А вы сбросьте, и останьтесь просто человеком, тогда ваша совесть вытеснит ваш страх, — Татьяна еще что-то хотела сказать, но кони рванулись, и говорить стало невозможно.

Вот и лес. На кленах крупные, ушастые листья с сизо-розовыми черенками. Сорвать бы! Пожевать бы! Ведь Татьяна так любит жевать зелень: листья, траву, молодую шкурку липы…

Кони вскоре остановились у блиндажа. Здесь, как будто поджидая их, на скамеечке сидел Громадин. Увидав рядом с Татьяной полковника, он вскрикнул:

— Ох ты-ы-ы! — и хотел было кинуться к Татьяне, но сдержался, глядя на то, как Киш выбирается из тарантаса.

— Прошу провести меня к генералу, — сказал он.

Татьяна растерянно посмотрела на Громадина — тот был в простом костюмчике, поношенном, даже помятом, — и, не зная, что делать, пролепетала:

— Полковник просит провести его к генералу.

— А-а-а. — Громадин потрогал полу своего костюмчика и сказал: — Ведите его в блиндаж Гуторина. А я сейчас, Татьяна Яковлевна. Останемся там вчетвером. — И Громадин скрылся в своем блиндаже.