Виктор Логинов - К отцу [сборник]

— Зачем, сынок? Посидели бы вдвоем. Вдвоем бы поваднее. А то он и слова сказать не даст. Его не переслушаешь.

— То-то и хорошо! А вдвоем мы еще посидим, — сын поднял Маняшу, прижал к груди. — Мама, ты же добрая! Добрая ты, да? Ну конечно, добрая, и дядю Лукьяна тебе жалко. Я уверен, что жалко. Жалко?

— Да, жалко, сынок, — всхлипнула Маняша. — Ну куда он теперь, старый бес? Жил-жил и вот…

Сын поцеловал Маняшу.

— Ну так зови старика, а я пошел бутылку открывать!

Лукьян Макарыч Санаткин сидел за столом по-хозяйски, обводил всех торжествующим взглядом.

«Ишь ты, сияет, как начищенный пятак!» — подумала Маняша.

— Попробуй, дядя Лукьян, вот этой рыбки, — потчевал меньшой. — В баночке, видишь?

— Вижу, Серега. Такая махонькая? Пескари?

— Сардины, Макарыч. Не наши. Марокканские.

— Марокканские? Сардины? В песке живут?

— Почему в песке? В Средиземном море.

— Ну вот, — дядя Лукьян торжествующе поглядел на Маняшу. — Я к тому, что Марока эта — страна песчаная. Жить людям там худо. Оттого и Марока. Я в точку гляжу, Серега?

— Бери, бери рыбу, Макарыч. Дай-ка, я сам тебе положу.

— Во, Маняха! Во, сын-то у тебя!.. А! Пра слово. Уважил, угодил. Ну, уважил, угодил! Да мне что? Мне много ли надо? Уваженья маленько — вот и все.

— Конечно, дядя Лукьян, конечно.

Санаткин совсем расчувствовался, пальцами вытирал слезы на обвисших щеках.

— Я ить какую жись-то прожил? Ты, Серега, может, и не знаешь, какая у меня жись за плечами. Я все видел. Ну вот. Спроси меня, чего я не видел? И я тебе скажу: все видел! Пра слово.

— Конечно, конечно, Лукьян Макарыч.

— Во!

— Да что ты мне все пальцем грозишь? — не выдержала Маняша. — Что ты, дядя Лукьян, меня все пронзить желаешь? Не пронзишь, и не думай.

— Это как же тебя понять, Маняха? — удивился Родимушка. — Пальцем пронзить-то? Как это в природе возможно? Я не пронзить хочу, я факт контракт… констракт…

— Констатируешь, дядя Лукьян.

— Константирую! — снова вознес палец над головой Санаткин.

— А-а, — досадливо отмахнулась Маняша. — Ты вроде как поп на амвоне!

— Ну вот. Какой же я поп? Я с ними, с попами, всю дорогу не прикладая рук боролся. Они меня анафеме за это предали. И ты не махай, ты тоже не махай, невеста. Чего махать-то? Уж чего тут? Пра слово. Все вместе. Все за столом.

«Как свой!» — мелькнуло у Маняши.

— Ты бы лучше кофту надела, — продолжал дядя Лукьян. — Показалась бы в новой кофте. А, Серега? Подскажи матери, чтобы она в праздничной кофте за стол села. Красивая ж кофта! Ты моложе в ней будешь, невеста, пра слово!

Маняша поняла: от Родимушки теперь не отвязаться. Да ей и самой хотелось кофту новую примерить. Она вопросительно поглядела на меньшого.

— Надень, мама, чего ж, в самом деле.

Сын немного выпил. Глядел то на дядю Лукьяна, то на Маняшу, светло улыбался.

В новой кофте Маняша несмело вошла в комнату, остановилась возле порожка, сложив на животе руки. Богатая была кофта, что и говорить, длинная, теплая, и цвет приятный — такой серовато-голубоватый, правда, маркий, надо сказать. Да ведь не у печки стоять в этой кофте, не у керогаза и не обедать садиться — раз в год выйти на люди, на улице покрасоваться.

— Ну, Маняха, ну, невеста, ну!.. — закричал дядя Лукьян, голос у него сорвался, перешел в хриплый лающий кашель. Поперхнулся, что ли?..

Меньшой пошлепал его легонько ладонью по спине.

— Ты что, дядя Лукьян?..

— От такой красоты, Серега… это самое… дыханье сперло. Пра слово. На мать погляди-ка, а! Королева. Королева заморская ты, Маняха!

— Пошел, поехал! — смущенно отозвалась Маняша, не двигаясь с места.

— Ну вот. Вспомни, что я тебе говорил? Слушай, Серега, я что скажу. Сон ей был. Мамаше твоей — сон. А я и говорю…

— Молчи, помолчи, Лукьян Макарыч! — всполошилась Маняша. — Нечего безделицу нести, ты о деле, о деле лучше.

Про сон она не хотела вспоминать. Не думала о нем рассказывать. К чему такое знать меньшому?

— Все, невеста, все, — послушался дядя Лукьян. — Но ты имей в виду: я привел тебе свое доказательство.

— Привел, привел.

— Послушай сына теперь, Маняха, вот послушай. Ну вот. Я ему… это самое… про кровь. Ну, что открытие сделал. А он… — Санаткин наставил палец, словно пистолет какой, в грудь меньшому. — Ты что, Серега, про меня сказал, а?

— Я сказал: ты голова, дядя Лукьян.

— Видала?! — Обрадовался Родимушка, бодро встряхиваясь и даже пытаясь вскочить. — Слушай, что твой сынок Серега про дядю Лукьяна говорит! Ну вот. Ему с высоты виднее. Го-ло-ва!

Он так и не смог вскочить, только стол толкнул, на нем зазвенели рюмки.

— Не делай землетрясения, дядя Лукьян, — сказал меньшой. — А ты, мама, садись. И прямо в кофте, зачем снимаешь?

— Но ты подтверди, подтверди, Серега, — потребовал Санаткин. — Голова, а?

— Так я же сказал: голова. Голова, Лукьян Макарыч. Правда, не всегда попадаешь в цель.

— А что такое, Серега? — встревожился Родимушка.

— Зачем ты матери про кольцо наплел? Ведь соврал.

Санаткин очумело поглядел на меньшого.

— Признайся, что соврал, Лукьян Макарыч.

— Н-ну, Серега! — тонко вскрикнул Родимушка. — А ты тоже голова! Го-ло-ва!

— Нет, ты скажи: соврал?

— Соврал, Серега. Честно, как на духу, соврал! Ну вот. Не было такого. Пра слово.

— А зачем? Зачем тебе это? Ты же говорил: жизнь такую прожил! Разве тебе мало разного другого?

Теперь Маняша торжествующе смотрела на дядю Лукьяна. Но Санаткин не смутился.

— Чего уж, — сказал он, — угодить хотел тебе, Маняха. Лучше нет, как хорошему человеку угодить, ничего лучше этого нет. Пра слово. Порадовать я тебя хотел.

— Ну да, радость принес.

— А чего? А чего, невеста? Я как рассуждаю. Я так рассуждаю. Ну вот. Ты бы сказала разок мне доброе слово, я и порадовался бы. Все же мне приятно было бы.

— Я тоже так думаю, дядя Лукьян, — примирительно сказал меньшой. — Голова ты.

— А чего ж, Серега, — грустно продолжал Санаткин, не обратив внимания на похвалу. — Приятное слово сказать, ох, как много значит! — Он совсем пригорюнился.

— Ну ладно, Лукьян Макарыч.

Санаткин сидел, грустно покачивая головой.

— Дядя Лукьян, — тихо произнесла Маняша, — ты бы выпил еще винца. Чего уж там…

Санаткин поднял голову.

— Нет, не мешай пока разговору, невеста. Я вот что хочу спросить, Серега. Можно тебя спросить?

— Конечно, можно. Спрашивай, Лукьян Макарыч.

— Так ли люди живут, Серега?

Повернувшись к Санаткину, меньшой долго смотрел на него, но ничего не говорил.

— Что ты молчишь? Я спрашиваю, так ли люди живут? Правильно ли?

— Вон ты какой вопрос задаешь, Лукьян Макарыч. А сам-то как думаешь?

Меньшой уже не улыбался по-своему, говорил серьезно.

— Я? — Санаткин почесал пятерней гривастый затылок. — Я, Серега, в большой задумчивости нахожусь. Ну вот. Что у меня? Какие классы? Но вопрос сверлит. Куда идем?