Александр Миронов - Только море вокруг

— Прямо по носу мина!

Варакин бинокль к глазам, и — точно: блестит, покачивается на волнах, проклятая! На судне — полный назад, руль лево до отказа, да где там: вот-вот кормой стукнется…

— И стукнулись? — сдавленно вырвалось у Ведерникова.

— Нет. — Глотов с усмешкой покосился на него, — не стукнулись. Испугалась, как видно, эта самая «мина» столкновения с судном. А точнее — несло течением корягу, вывороченную где-то с корнями, а на коряге тюлень пристроился отдохнуть, да и задремал. Лежит, поблескивает мокрой спиной, вокруг него корни дерева словно рогульки-ударники торчат… С перепугу не то еще могло показаться…

Последние слова его утонули в дружном хохоте моряков. Не смеялся только сам Василий Васильевич. Нахмурился, нетерпеливо забарабанил пальцами по ручке кресла и, когда установилась тишина, сказал резко, почти сердито:

— Смех — смехом, а выводы для себя из этого случая должен каждый сделать. Суть не в страхе, которого хлебнули Варакин и его люди, не в их ошибке, а в том, что слишком поздно заметили они эту самую «мину», чуть не наткнулись на нее с полного хода. Что это, как не беспечность, не притупление бдительности? Ведь пароход могли погубить, па-ро-ход! А представьте, что судно везет на фронт боеприпасы и снаряжение для нашей армии, сдерживающей натиск врага, что тогда?

Глотов не усидел, опять поднялся и, взмахами руки подчеркивая каждую фразу, продолжал:

— Если в мирное время вместе с судном нередко погибала некоторая часть его команды, то теперь и судну конец, и всему экипажу, и на фронте прорыв, огромный урон, если хотите — поражение по нашей вине! Не доставили мы боеприпасы, потопили их вместе с кораблем, — чем прикажете бить врага? Отсюда и лишние, совершенно ненужные, неоправданные жертвы и, объективно говоря, помощь противнику… Надо крепко запомнить товарищи, раз и до самой нашей победы зарубить себе на носу: сейчас у нас нет торгового флота, весь флот — военный, боевой, вплоть до самого маленького портового буксира. Понятно? Ничего, что на наших судах гражданские, а не военные экипажи. Все равно мы воюем, и не в пятом, не во втором, а в самом первом эшелоне, на передовой линии. Мы питаем и боевые корабли, и военно-морские базы, и армию на берегу, — мы! И коль так, то и службу должны нести по-военному, по-боевому: приказано — хоть умри, а выполни приказ. У кого есть вопросы? Борис Михайлович, у вас?

Ведерников подскочил от неожиданности, вытянулся.

— Нет… Почему у меня? У меня никаких вопросов…

— И сказать ничего не хотите? — Глотов бросил быстрый взгляд в сторону Маркевича, и Алексей покраснел, ожидая, что следующий вопрос будет задан ему. Но и его, и Бориса Михайловича выручил капитан Сааров.

— Разрешите? — поднялся он.

— Садитесь, товарищ Ведерников, — кивнул Василий Васильевич. И мягче, теплее Саарову: — Давай, говори.

Больше трех лет не видел Маркевич Владимира Федоровича — с тех пор, как тот перешел в Балтийское пароходство. Их связывала давнишняя дружба, со времени, когда они вместе плавали на «Павлине Виноградове»: Алексей — матросом, Владимир Федорович — капитаном. Эта дружба не могла не оставить глубокого следа в душе молодого моряка. Ведь не кто иной, как Сааров, во многом помог ему и море, и службу морскую полюбить на всю жизнь, и штурманом стать, и стать человеком. Глядя сейчас на высокую, статную фигуру Владимира Федоровича, вслушиваясь в его спокойный, ровный голос, Маркевич с предельной отчетливостью вспомнил слова, произнесенные Сааровым в тот день, когда они шли в мореходное училище, где вчерашний матрос должен был экстерном сдавать экзамены на звание штурмана дальнего плавания.

— Советские корабли, Алексей, — так или почти так сказал тогда Владимир Федорович, — наши советские люди выходят в океан, на широкие морские дороги. И хочется мне, чтобы побольше было у нас настоящих, умелых и мужественных моряков. Таких, какими всегда славился русский флот…

«Сбылась ли твоя мечта, дорогой друг? Да, сбылась: недаром уже сейчас, в первые недели войны, фашисты называют наших моряков „черной смертью“. И как хорошо, что мы опять вместе, и хоть на разных кораблях, — будем ходить по одним и тем же морким дорогам войны!..»

— Задачи, изложенные Василием Васильевичем, я думаю, ясны всем, — говорил Сааров. — Ясны и выводы, которые все мы должны сделать из скорее печального, чем смешного случая с капитаном Варакиным. Я хочу спросить о другом: скажите, товарищ Глотов, а как мы должны поступать, если встретимся в море не с тюленем, отдыхающим на бревне, а с самой настоящей миной? Как быть в таких случаях?

Василий Васильевич удивленно приподнял бровь, а Таратин, широко открыв глаза, быстро сказал:

— Есть инструкции. Немедленно сообщить в ближайшую базу.

— А если не мину? Если встретим подводную лодку противника? — голос Владимира Федоровича звучал спокойно и рассудительно. — Не станет же лодка дожидаться, пока с базы к нам подоспеет помощь. А из инструкции, как бы хороша она ни была, извините меня, стрелять нельзя.

— Я не совсем понимаю, чего вы хотите, — нетерпеливо передернул Таратин плечами. — Война есть война, и всякие «если»…

— Совершенно верно, — решительно перебил его Сааров, — война есть война, и чтобы не было этих самых «если», мы должны иметь на судах то, чем можно и дрейфующую мину уничтожить и уничтожить вражескую подводную лодку, и отогнать от парохода самолеты противника. Настало время, товарищи, — повернулся он к внимательно слушающим морякам, — вооружить наши суда хотя бы одной пушкой и двумя-тремя пулеметами. Так, как это делают и англичане, и немцы. Вот тогда наши пароходы стану не очень-то уязвимыми для фашистов. А людей, способных владеть оружием, подготовить не столь уж трудно.

— Правильно! — хлопнул себя ладонью по колену, как выстрелил, Бурмакин. — Верное предложение, Василий, пиши! Мы все подпишемся под ним!

— Предложение действительно дельное, — согласился Глотов, — и мы завтра же войдем с ним в вышестоящие органы. Спасибо, Володя, за умную мысль. Кто еще хочет слово?..

…Маркевичу так и не удалось поговорить с Владимиром Федоровичем, хотя бы пожать ему руку: едва совещание закончилось, как моряки поспешили покинуть кабинет, поскорее вернуться на свои корабли. Ушел и Сааров. Алексей тоже направился к двери, но его окликнул Глотов:

— Не уходи, ты мне нужен.

Пришлось остаться, тем более, что и Таратин кивком головы согласился с Василием Васильевичем. А когда кабинет, наконец, опустел, Глотов спросил:

— Как думаешь, почему я не одного Ведерникова, а и тебя вызвал?

— Не знаю, — пожал Маркевич плечами.

— Так вот… Мы тут с Григорием Яковлевичем судили-рядили, следует ли оставлять Бориса командиром на «Коммунаре». Моряк он, конечно, знающий, но…