Василий Шукшин - Странные люди [сборник]

Так случилось и с рассказами Шукшина, составившими литературную основу спектакля Малого театра «Беседы при ясной луне». Премьера шла, как обычно. Сначала – тревога и нетерпение у актеров и у зрителей: ведь предстоит новая встреча с Шукшиным. После окончания спектакля – уверенность в успехе, цветы исполнителям. Но прежде, чем были вручены цветы, привычный ритуал премьеры несколько нарушился. Одинокий мужской голос, перекрывая шум аплодисментов, крикнул из зала: «Спасибо!». К нему присоединились другие: «Спасибо!». Согласитесь, что такое происходит в театре не всегда. Несомненно, столь открыто выраженная зрительская благодарность относилась прежде всего к автору, чей огромный талант и глубокое постижение действительности завоевывают все большое число признательных поклонников. Благодарность была принесена также театру, бережно воплотившему идеи, образы, стиль писателя.

Во многом успеху спектакля способствовала инсценировка В.Иванова, начатая еще при жизни Шукшина, с его помощью и советами. Жанр повествования точнее всего определить как спектакль-беседа. Поистине – «Беседы при ясной луне»...”

“Среди самых дорогих книг в моей библиотеке – последняя книга Василия Шукшина с дарственной надписью. Судьба подарила мне всего три встречи с этим самобытным, уникальным человеком. Это были короткие деловые встречи. Но даже если бы их вовсе не было и не было бы возникшей личной симпатии, я бы все равно считал, что Шукшин вошел в мою жизнь. Властно вторгся и обогатил ее.

Режиссура Шукшина меня заинтересовала, к Шукшину-актеру я сразу отнесся восторженно. Первые рассказы читал со вниманием, не сразу, правда, приняв его темперамент, несколько отдающий кулачным боем, не сразу увидев глубину и драматизм за разухабистым юмором его персонажей.

Потом появилась книга «Характеры». Один рассказ лучше другого. Как будто читаешь не очередную книгу молодого писателя, а избранное крупного мастера, где отобрано лучшее из многого хорошего. Заболел я этой книгой. Но и тогда, летом 1973 года, мне в голову не приходило, что я могу стать исполнителем его произведений. Одно дело, когда тебя трогает рассказ по-читательски, по-человечески. Волнует до слез и до смеха вслух. Но совсем другое, когда ты чувствуешь в себе силы взволновать им других, целый зал. Заставить зрителей плакать и смеяться. Для этого данный автор, данные персонажи должны быть в границах твоих актерских возможностей. Должно быть некое внутреннее глубинное сродство. Я не чувствовал этой близости. Не мое амплуа. В театре мне не дали бы играть ни одного из этих крестьянских парней, шоферов, плотников. Не мое. Мое дело – интеллигенты. А Шукшин все тревожил, напоминал о себе засевшими в память оборотами речи, фразами, простыми и трогающими ситуациями, удивительными своими характерами.

И я решился.

(В тот год у нас с женой родилась дочь. По много часов в день я возил коляску, в которую положил две книги. Ходил, заглядывал то в одну, то в другую и учил вслух. Если правдива теория, утверждающая, что заложенное в самом раннем, бессознательном детстве глубже всего запечатлевается в памяти, то когда-нибудь выяснится, что моя Даша, не уча, знает наизусть «Домик в Коломне» Пушкина и шукшинские рассказы из книги «Характеры». Она слышала каждую строчку по много десятков раз).

От многократного повторения шукшинский текст не скучнел. Он не исчерпывал себя. Верный признак высоты уровня произведения. Я заучивал текст, впитывал его в себя, искал ритмы речи. Но странное дело – вовсе не думал о мизансценах, хотя чувствовал, что Шукшин обязательно потребует пространного решения. Под влиянием Шукшина, под влиянием его авторской воли мой обычный путь – от внешнего действия, от пластики к внутреннему – был нарушен. Ведущим было внутреннее, сердечное впечатление, которое покорило меня при первом прочтении и не покидало.

В рассказах Василия Макаровича гармонично сочетаются три потока – драматизма, юмора и нежности. Я говорю об этом с точки зрения актера – анализирую структуру жанра, чтобы понять, как играть, а играть все эти три потока одновременно очень трудно (и как прекрасно делал это сам Шукшин в своих киноролях!)...

Если бы я был критиком, я нашел бы слова возражения тем, кто упрекал Шукшина в некоторой крестьянской тенденциозности. Художественная убедительность лучших рассказов Шукшина для меня всегда была бесспорна. Мне казалось, что автору стоит только назвать своих героев – и они сразу обретут плоть и кровь и начинают действовать интересно, забавно и неожиданно не по воле автора, а в силу своих характеров. Шукшин не рассказывает о своих героях, а прикасается к их внутреннему миру по праву сродства. И герои оживают во всей жизненной полноте.

Читая Шукшина, я не раз испытывал чувство неловкости, некоторого стыда за себя. За свою невнимательность к окружающим. За то, что не сумел разглядеть в обыденных событиях, в людях, с которыми сталкивался, говорил, той душевной жизни, того внутреннего богатства, которые открыл для меня Шукшин. И если есть в Шукшине тенденциозность, то она в настойчивом утверждении автором права своих героев на жизнь, на философию, на выводы, в утверждении обязательной ответственности за грех, за измену правде. Характеры! Характеры! И поиск характера – главное в работе над его произведениями.

Той же осенью два рассказа Шукшина вошли в мою концертную программу – «Дебил» и «Сапожки».

А зимой в театре у нас появилась пьеса Василия Шукшина «Энергичные люди». Товстоногов был в восторге от пьесы и никому не показывал: хотел, чтобы труппа услышала в чтении автора.

А потом была встреча с Шукшиным в нашем театре.

Труппа БДТ в полном составе собралась в репетиционном зале. На середине обширной сцены стояли стол, стул. На столе графин с водой, стакан и микрофон. Вошел Шукшин. Резкими неловкими поклонами головы отвечал на аплодисменты. Сел. Глубоко посаженные глаза прячутся. Скулы напряжены. Волнуется. И злится на свое волнение. Хриплым голосом сказал несколько слов приветствия труппе. Откашлялся. Выпил воды. Полоснул взглядом всех собравшихся и уткнулся в текст. Начал. Принимать стали с первых фраз. И все дружнее.

И автор скоро перестал волноваться за свое произведение. Оно явно нравилось. И незаметно вступил в дело актер Шукшин и сыграл свою роль. Прекрасно сыграл.

В тот день мы и познакомились.

Через две недели начались репетиции. Читал он почти не улыбаясь, а смотрел – хохоча в голос, до слез. Буквально до слез. Утирал их кулаками и всхлипывал. Потом собрались за кулисами. Василий Макарович был серьезен, говорил о своем понимании сатиры, прозвучало слово «сочувствие». Искусство не может быть издевательским, уничтожающим. Но острие должно быть.