Василий Шукшин - Калина красная [сборник]

Шолоховские диалоги легко ложатся в разговорную речь. Шукшин же с самого начала принялся в них что-то менять применительно к себе, к своей индивидуальности. Переставляя во фразе какое-нибудь слово, он делал ее как бы своей собственной. Это пошло на пользу фильму, как и непосредственность поведения Шукшина перед камерой. Шукшин предупредил меня, что играя Лопахина, будет предельно раскрепощен. Вначале я с некоторой осторожностью приглядывался к тому, как его герой сморкался, матерился и т.д. В нашем кинематографе такое не принято, хотя еще в период работы над картиной «Война и мир» я понял, что иной раз трудно обойтись без некоторых выражений или заменить их адекватными. Я решил, что раскованность Шукшина правомерна в нашей картине, отвечает ее духу и стилю, и ввел ее во всей группе.

Во время съемок Шукшин влиял на меня как яркая личность, сильный характер.

Играл Шукшин с полной психологической отдачей, с предельным эмоциональным напряжением. Для него не было «проходных» эпизодов, все его в той или иной степени волновали. Всегда первым приходил смотреть отснятый материал и обстоятельно изучал все дубли.

Он вообще очень остро воспринимал все связанное с его работой. Я понял это еще тогда, когда он ставил «Калину красную». Однажды мы смотрели материал его картины, и я в качестве одобрения сказал ему: «Это – искусство». Но Шукшина до крайности обидело слово «искусство», потому что оно звучало для него как «уход от жизни», а этого он терпеть не мог, всегда и во всем добиваясь подлинности. Тогда он даже заплакал от обиды и сказал мне: «Как ты можешь это говорить?..»

«Калина красная» была первой работой Василия Шукшина на нашей студии – он за нее переживал вдвойне. Помню один из первых просмотров фильма. Это было в Госплане СССР. Так случилось, что до самой последней минуты мы не знали, будем показывать фильм или нет. Все были очень напряжены, особенно Шукшин. Просмотр все-таки состоялся. Когда фильм окончился, зрители аплодировали и на глазах у многих были слезы, Шукшин все повторял мне: «Ты видишь, им понравилось!» Он ликовал.

Радоваться и удивляться он умел многому. Даже, казалось бы, обычным вещам. Где бы мы ни были, он в любом городе и селе находил книжный магазин и приносил оттуда груду книг. Шукшин был самый образованный человек в нашей съемочной группе, но ему всегда казалось, что он мало знает. И новая книга порой изумляла его.

Однажды он прочитал статью одного из маститых наших литераторов, который упрекнул Шукшина-писателя в том, что работой актера он, мол, «унижает» свой писательский дар. Шукшин был сильно расстроен. Он не понимал, чем актерская профессия хуже писательской и как она может унизить... Шукшин не мог отказаться ни от режиссуры, ни от актерской работы. Эта тройственность его интересов, влечений мучила Шукшина, разрывала, но была тем не менее неизбежна. До последних своих дней он говорил, что надо с чем-то расстаться. Либо с литературой, либо с кинематографом. Скорее всего, думалось ему, с кинематографом. Но не мог бы он этого сделать. Проживи он еще много лет, Шукшин все равно терзался бы, но продолжал бы и писать книги, и снимать фильмы, и играть в них. Все его способности были распределены таким образом, что он черпал силы в одной области, чтобы в другой их потратить. Его душевное неистовство никогда бы не оставило его в покое.

Шукшин больше любил слушать, чем говорить сам, стараясь все приобщить к своему духовному миру. Он был необычайно наделен энергией творца и до последних дней своих оставался неутомимым тружеником. На съемках фильма «Они сражались за Родину» он не переставал думать о собственной будущей картине, подыскивал для нее натуру, обдумывал режиссерский сценарий. Тогда же он успел сняться в фильме Глеба Панфилова «Прошу слова». Заканчивал пьесу, опубликованную позже в журнале «Наш современник». И многое еще хотел сделать.

Шукшин был легко ранимый человек. Чувствовалось, как много рубцов осталось на его сердце. Все обиды за человеческие несовершенства он брал на себя. Рассказ «Кляуза», самый страшный его рассказ, был непридуманным. Шукшин поведал в нем о действительном случае, когда ему в больничной одежде и тапочках пришлось уйти из больницы декабрьским вечером с диагнозом острой пневмонии. Когда рассказ был опубликован в одном из сентябрьских номеров «Литературной газеты», Шукшин получил письмо от врачей этой больницы, которые писали, что он, «оболгав» их персонал, тем самым опорочил всех работников медицины. Шукшин растерялся. Он не знал, что делать. И мы не знали, как ему помочь. Это был период отчаяния, который он не мог вынести. И в неуемной своей радости, когда ему сопутствовал успех, и в горе – во всем он не укладывался в привычную норму.

Василий Шукшин был явлением необычайным и неповторимым...”

“Почти все время, пока создавалась картина «Они сражались за Родину», я был рядом с Шукшиным. Да, он оставил нам прекрасные образы в фильмах «У озера», «Печки-лавочки», «Калина красная». Уже в них была очевидна уникальность его актерского дарования. Но в своем последнем фильме, я уверен, Шукшин поднялся на новый, качественно иной уровень.

Это уже нельзя объяснить простым родством душ Петра Лопахина и Василия Шукшина. Актер настолько проник, врезался в человеческий материал этого образа, что было непонятно даже, где кончается кинематограф и где начинается жизнь. Актер играл так же дерзко, отчаянно, выкладываясь до дна, как и жил. Я глядел на него и порою начинал сомневаться, а нужна ли здесь эта мера откровенности? Мне казалось, что Шукшин скользил по краю пропасти – один неверный шаг, и все пойдет прахом. Камера укрупняла его глаза, и была в них видна режущая боль русского человека, не умеющего отступать. Страдания мужчины, который принял на себя ответственность за судьбу Родины и не может пережить поражения.

Шукшин никогда не боялся резких, контрастных красок – ни перед камерой, ни позади нее, ни за письменным столом. Но эту роль отличает невиданная прежде смелость рисунка, отвага художника, сознающего и силу свою, и ответственность перед людьми...

Социально мудрый художник непременно учитывает зрительскую реакцию. Таким социально мудрым художником был, по-моему, Василий Шукшин. Более всего потрясало меня в искусстве Шукшина умение предчувствовать. Предчувствовать то, что наука откроет в человеке, может быть, лишь через сто лет. Ведь сила искусства древних зодчих, к примеру, в том, что они строили по законам физики, которые еще не были открыты. Вот, по-моему, идеал для художника...”

“Когда Бондарчук предложил мне роль солдата Некрасова в фильме «Они сражались за Родину», я внимательно перечитал роман Михаила Шолохова. Потом долго думал: соглашаться или нет?