Василий Шукшин - Калина красная [сборник]

– Не захмелею. Ешьте.

– Ну, язви тебя-то! – громко возмутился один лысый мужик. – Что же ты, пригласил, а теперь попрекаешь? Я, например, не могу без закуски, я моментально под стол полезу. Мне же неинтересно так. И никому неинтересно, я думаю.

– Ну и ешьте!

А в это время в деревне мать с отцом допрашивали Любу. Ее, бедную, все допрашивали и допрашивали.

– Ну а чего же, военкомат на ночь-то не запирается, что ли? – хотела понять старуха.

Люба и сама терялась в догадках. И верилось ей, и не верилось с этим военкоматом. Но ведь она же сама говорила с Егором, сама слышала его голос, и какие он слова говорил... Она и теперь еще все разговаривала с ним мысленно. «Ну, Егор, с тобой не соскучишься. Что же у тебя на уме, парень?»

– Любк?

– Ну?

– Какой же военкомат? Все на ночь запирается, ты чо!

– Нет, наверно, если он говорит, что ночует там...

– Да он наговорит, только развесь уши.

– Я думаю так, – решил старик, – ему сказали: явиться завтра к восьми часам. Точь-в-точь – там люди военные. И он подумал, что лучше уж заночевать, чем утром опять переться туда.

– Да он же и говорит! – обрадовалась Люба. – Ночую, говорит, здесь на диване...

– Да все учериждения на ночь запираются! – стояла на своем старуха. – Вы чо? Как это его там одного на ночь оставют? А он возьмет да печать украдет...

– Ну, мама!..

И старик тоже скосоротился на такую глупость.

– На кой она ему черт нужна, печать?

– Да я к слову говорю! Сразу «мама»! Слова не дадут сказать.

Егор налаживал хор из «развратников».

– Мы с тобой будем заводить, – тормошил он лысого мужика, – а вы, как я махну, будете петь «бом-бом». Пошли:

Егор махнул, но группа «бом-бом» не поняла.

– Ну, чего вы?! Я же сказал: как махну, так «бом-бом».

– Дак ты махнул, а сам поешь...

– Наступай! Я от того и завыл, что вроде слышу, как на колокольне бьют. Тоска меня берет по родине... И я запел потихоньку. А вы свое: «бом-м, бом-м». Вы и знать не знаете, как я здесь тоскую, – это не ваше дело.

– Вроде в тюрьме человек сидит – тоскует, – подсказал Михайлыч. – Или в плену где-нибудь.

– В плену какие церкви? – возразили на это.

– Как же? У них же там тоже церкви есть. Не такие, конечно, но все одно – церква, с колоколом. Верно же, Георгий?

– Да пошли вы!.. Только болтать умеете, – вконец рассердился Егор. – Во-от начнут говорить! И говорят, и говорят... Чего вы так слова любите? Что за понос такой словесный?!

– Ну, давай. Ты не расстраивайся.

– Да как же не расстраиваться? Говоришь вам, а вы... Ну, пошли:

– Бо-м, бо-ом, бо-о-ом... – вразнобой «забили на колокольне», все спутали и погубили.

Егор махнул рукой и ушел в другую комнату. На пороге остановился и сказал безнадежно:

– Валяйте любую. Не обижайтесь, но я больше не могу с вами. Гуляйте. Можете свой родной «камыш» затянуть.

Группа «бом-бом» да все, кто тут был, растерянно помолчали... Но вина и всевозможной редкой закуски за столом было много, поэтому хоть и погоревали, но так, больше для очистки совести.

– Чего он?

– А вы уже тоже – «бом-бом» не могли спеть! – упрекнул всех Михайлыч. – Чего там петь-то!

– Да разнобой вышел...

– Это Кирилл вон... Куда зачастил?

– Кто зачастил? – оскорбился Кирилл. – Я пел нормально – как вроде в колокол бьют. Я же понимаю, что там не надо частить. Колокол, его еще раскачать надо.

– А кто зачастил?

– Да ладно, чего теперь? Давайте, правда, – он же велел гулять.

– Оно, конечно, того... вроде не заслужили, но с другой стороны, а если я не пою? Какого я хрена буду рот разевать, если у меня сроду голоса не было?

Егор, недовольный, полулежал на диване, когда вошел Михайлыч.

– Георгий, ты уж прости – не вышло у нас... с колоколами-то.

Егор помолчал... И капризно спросил:

– А почему они все такие некрасивые?

Михайлыч даже растерялся.

– Дак это... Георгий, красивые-то все – семейные, замужем. А я одиноких собрал, ты же сам велел.

Егор еще некоторое время сидел. И лицо его стало опять светлеть. Похоже, встрепенулась, вспомнилась в душе его какая-то радость.

– Ты можешь такси вызвать?

– Могу.

– До Ясного. Я заплачу, сколько он хочет. Звони! – Егор встал, сбросил халат, надел пиджак и поправил галстук.

– А зачем в Ясное-то?

– У меня там друг, – и опять стал взволнованно ходить. – Душа у меня... наскипидаренная какая-то, Михайлыч. Заведет она меня куда-нибудь. Как волю почует, так места себе не могу найти. Звони, звони! Сколько ты собрал людей?

– Пятнадцать. С нами – семнадцать. А что?

– Вот тебе две сотни. Всем дать по червонцу, себе остальные. Не обмани! Я заеду узнаю.

– Да что ты, Георгий!..

И вот Георгий летел светлой лунной ночью по доброму большаку – в село, к Любе.

«Ну, что это, что это? – пытал себя Егор. – Что это я?» Беспокойство и волнение овладели им. Он уже забыл, когда он так волновался из-за юбки.

– Ну, как там... насчет семейной жизни? – спросил он таксиста. – Что пишут новенького?

– Где пишут? – не понял тот.

– Да вообще – в книгах...

– В книгах-то понапишут, – недовольно сказал таксист. – В книгах все хорошо.

– А в жизни?

– А в жизни... Что, сам не знаешь, как в жизни?

– Плохо, да?

– Кому как.

– Ну, тебе, например?

Таксист пожал плечами – очень похоже, как тот парень, который продал Егору магнитофон.

– Да что вы все какие-то!.. Ну, братцы, не понимаю вас. Чего вы такие кислые-то все? – изумился Егор.

– А чего мне тут – хихихать с тобой? Ублажать, что ли, тебя?

– Да где уж ублажать! Ублажать – это ты свою бабу ублажай. И то ведь – суметь еще надо. А то полезешь к ней, а она скажет: «Отойди, от тебя козлом пахнет».

Таксист засмеялся.

– Что, тебе говорили так?

– Нет, я сам не люблю, когда козлом пахнет. Давай-ка маленько опустим стекло.

Таксист глянул на Егора, но смолчал.

А Егор опять вернулся к своим мыслям, которые он никак не мог собрать воедино, – все в голове спуталось из-за этой Любы.

Подъехали к большому темному дому. Егор отпустил машину. И вдруг оробел. Стоял с бутылками коньяка у ворот и не знал, что делать. Обошел дом, зашел в другие ворота – в ограду Петра, поднялся на крыльцо, постучал ногой в дверь. Долго было тихо, потом скрипнула избяная дверь, легко – босиком – прошли по сеням, и голос Петра спросил:

– Кто там?

– Я, Петро. Георгий, Жоржик...

Дверь открылась.

– Ты чего? – удивился Петро. – Выгнали, что ли?

– Да нет... Не хочу будить. Ты когда-нибудь «Рэми-Мартин» пил?

Петро долго молчал, всматривался в лицо Егора.

– Чего?

– «Рэми-Мартин». Двадцать рублей бутылка. Пойдем врежем в бане?

– Пошто в бане-то?

– Чтоб не мешать никому.