Камиль Зиганшин - Возвращение росомахи [Повести]

Прошла неделя, а Луксы все нет. Хорошо хоть Индус со мной. Все же живая душа: подъезжаешь к лагерю, а навстречу, повизгивая, всем своим видом выражая бурную радость и неуемное желание поласкаться, рвется с привязи преданный пес. Собака, надо сказать, оригинальная. Покорная и вялая в обычной обстановке, бестолковая на охоте, она неузнаваемо меняется, когда кто-то, по ее разумению, угрожает мне или моим вещам.

Вспоминается такой случай. Вернувшись как-то с путика, я бросил рюкзак с рябчиками на кучу дров и спустился к ключу за водой. Вдруг слышу злобное рычание, визг. Взбежал на берег, и что же? Индус стоит у перевернутого рюкзака в боевой стойке. Шерсть на загривке торчком, пасть оскалена, в груди перекатывается рык, а ошеломленный Пират сконфуженно бежит за палатку. Я прямо глаза вытаращил — Индус, всегда робеющий перед Пиратом, обратил того в позорное бегство.

Вечером, пока гладкое серое небо не сползло на землю бесцветными сумерками, то и дело выходил на берег.

Почему-то был уверен, что Лукса придет именно сегодня. Русло Хора довольно извилистое, но от нашего становища просматривается вниз почти на километр. Однако наставник так и не появился. Зато я подсмотрел, как на противоположном берегу развлекается норка. В три прыжка взлетает на обрыв и на животе съезжает по снежному желобу. Отряхнется и опять наверх. Да так увлеченно, азартно! Со стороны — словно шаловливый ребенок.

Продукты между тем подошли к концу. (Поскольку вертолет подвернулся неожиданно, часть провианта так и осталась в Гвасюгах). Крупы на два дня. Сахара — на один. Вдоволь лишь воды — целый ключ студеной и прозрачной. Последнюю щепотку чая израсходовал накануне. Поэтому сбил с березы, мимо которой хожу каждый день, ноздреватый черный нарост — гриб чагу. Чай из него, хоть и не сравнить с индийским, довольно приятен, а недостаток вкусовых качеств с лихвой компенсируется его лечебными свойствами.

В щедрой тайге знающий человек может найти лекарства от любой болезни, но нет, пожалуй, таежного растения, пользующегося более громкой славой всеисцеляющего средства, чем женьшень — посланник древней флоры. В переводе с китайского слово «женьшень» означает «человек-корень». И действительно, он нередко напоминает фигуру человека. О том, насколько ценился этот корень в прошлом, можно судить по тому, что в восемнадцатом веке он стоил в пятнадцать раз дороже золота!

В зависимости от возраста женьшень бывает тройкой, четверкой, пятеркой. Эти цифры указывают на число боковых отростков. Очень редко встречаются «шестерки» — старики, которым за сто лет. Если основной корень внизу раздваивается, его называют «мужиком». Он ценится дороже остальных. Живет женьшень долго. Некоторые достигают четырехсотлетнего возраста и весят четыреста граммов!

Осенью стебель женьшеня увенчан плотным шаром ярко-красных ягод. Они хорошо видны издалека. Между ягодами и кроной бывают стрелки: одна-две. Корневщики верят, что они указывают на соседние растения. На поиски одного корня уходят недели, но его целебные свойства и плата за труд с лихвой компенсируют таежнику перенесенные лишения.

С того дня, как Хор встал, я чаще стал ходить по нему — самой удобной зимней дороге в буреломной тайге. Особенно приятно идти по ровным речным плесам, сияющим мириадами крошечных звездочек. Кажется, будто идешь по опрокинутому на землю небу, на котором узор созвездий меняется с каждым шагом.

Вернулся с путика пораньше, так как знал, что оставшихся дров едва хватит вскипятить чай. Снял с сучка поперечную пилу «тебе-мне», для которой в данном случае больше подходило название «мне-мне», и пошел на поиски сушины.

Пилить толстые кедры одному несподручно, и я выбрал сухую, выбеленную солнцем, унизанную смолистыми сучками ель. Обтоптал вокруг нее снег и вонзил стальные зубья в звенящий ствол. Дружными струйками полились опилки. Когда оставалось допилить несколько сантиметров, стал раскачивать дерево, пытаясь повалить его в нужном направлении. Макушка ели заходила, как маятник. Наконец дерево оглушительно треснуло и стало медленно валиться… на меня. Я в ужасе рванул в противоположную сторону, вверх по склону, утопая в снегу, ломая кусты.

Ель в этот момент с шумом легла на пружинистые лапы кедра. Те, низко прогнувшись, срикошетили сучкастый ствол мне вдогонку. Тупой удар в спину впрессовал меня в снег. Какое-то время лежал неподвижно, ничего не чувствуя и не сознавая. К действительности вернула нарастающая боль в позвоночнике. Неужели перелом? В моем положении — это верная смерть. Так глупо! Но, пошевелив сначала руками, потом ногами, понял: не пришло еще время «великой перекочевки».

Ствол стеснял движения, но руки были свободны, и я принялся разгребать снег. Сначала вокруг головы, потом, с трудом протискивая руки, из-под груди и живота. Колючие кристаллы сыпались в рукава, за воротник, таяли и растекались по телу ледяными струйками. Лезли в лицо, набивались в рот, но я только радовался этому — понимал, что именно снег мой спаситель.

Руки выгребали снежную крупу уже из-под бедер. Тело проседало с каждой минутой все ниже. Давление ствола ослабло, и я попытался выбраться из плена. К моему неописуемому восторгу это удалось с первой попытки. И вот я, мокрый, но счастливый, восседаю на едва не погубившей меня лесине: упади ель чуть выше, острый сучок пробил бы спину насквозь.

Отдышавшись, отпилил несколько чурок, перетаскал их к становищу. Наколов дров, забрался в палатку. Набил топку, поджег щепу. Обсыхая у жаркой печки, не переставал радоваться невероятному везению и содрогался, представляя иной исход. А вот моему другу Юре Сотникову два года назад не повезло. Стечение целого ряда обстоятельств привело к трагедии…

Целый месяц прошел впустую, а сегодня, когда мог наконец открыть счет трофеям, — такой удар! И от кого? От мышей! Проклинаю их последними словами — съели угодившие в капкан две норки! Оставили лишь обглоданные скелеты да хвостик одной из них. По нему-то и определил, что это были именно норки.

Вконец расстроенный, побрел дальше. Досада от потери обострялась мыслью о напрасной гибели красивых зверьков.

Погруженный в эти невеселые думы, не сразу заметил изюбра, глодавшего ольху на краю протоки. Услышав скрип лыж, он повернул увенчанную огромными ветвистыми рогами голову и, словно давая понять, что я значу для него не больше, чем любое рядом стоящее дерево, скользнул по мне равнодушным взглядом. Постояв пару секунд в некотором раздумье, нехотя потрусил, перейдя вскоре на бег и изумительные прыжки, легко перемахивая через завалы и ямы.

В такие моменты сожалеешь, что в руках ружье, а не фотоаппарат. Изюбрь, пожалуй, одно из самых совершенных творений природы. Даже убегает так, словно специально дает возможность полюбоваться изяществом своих форм.