Камиль Зиганшин - Возвращение росомахи [Повести]

К охоте готовились обстоятельно. Перед сном Лукса вышел из палатки. Неожиданно раздался его громкий крик: «Хо-хо!» Я настороженно прислушался: что происходит?

— Хо-о… — глухо отозвались сопки.

— Лукса, что случилось? Зачем кричал? — обеспокоенно спросил я, когда он вернулся.

— Ничего не случилось, — невозмутимо ответил охотник. — Прогноз радио проверял. Слышал, эхо голос потеряло? Снег будет. Обязательно медведя возьмем, — заключил он уверенно.

Легли поздно. Я никак не мог заснуть. Беспокойно ворочался. Сон был тревожный. Преследовал кошмар про исполинских мышей, загонявших разъяренного тигра к нам в палатку. Несколько раз вставал. Топил печь. Под утро, наконец, забылся.

Было еще темно, когда Лукса тронул меня за плечо. Жидкий рассвет едва наметился. За ночь действительно выпал хоть и небольшой, но пушистый снег.

Я натягивал меховые носки, когда совсем рядом, за тонким брезентом палатки, раздался душераздирающий собачий визг. Тут же послышался злобный лай. Необутые, едва успев схватить ружья, мы выскочили наружу. Лукса первый, я за ним. Дальше все произошло гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.

Не успел я оглядеться, как громыхнул выстрел. Бросившись за палатку, увидел метрах в двадцати бурого медведя, отбивающегося от наседавшего с отчаянной смелостью Пирата. Собака ловко уворачивалась от когтистых лап. Рядом с медведем лежал окровавленный Индус.

Второй выстрел Луксы грянул одновременно с моим. По глухим шлепкам поняли, что пули достигли цели. Шатун взревел и, сделав несколько шагов, повалился на бок.

Пират подскочил к нему и злобно рванул шкуру на загривке, но, увидев, что зверь не реагирует, успокоился. Вялые уши косолапого говорили о том, что он мертв, но Лукса на всякий случай выстрелил еще раз.

— Не сердись, Пудзя, совсем состарился медведь. Пошел отдыхать в верхнее царство, — произнес традиционное удэгеец.

Тут меня запоздало затрясла мелкая дрожь. В горячке мы выбежали в одних носках и раздетые. Мороз быстро напомнил об этом и погнал в палатку.

Одевшись, вышли осматривать добычу. Это был здоровенный, но чрезвычайно костлявый самец, истощенный до такой степени, что кожа свисала складками. Темно-бурая шерсть местами слиплась от смолы. Голые, неприспособленные к морозу ступни потрескались и кровоточили.

По следам восстановили картину происшедшего. Шатун по лыжне вышел к палатке. Неслежавшийся, пухлый снег скрадывал звуки его шагов. Осторожно прокравшись к ничего не подозревавшим собакам, медведь ударом лапы разрушил пихтовую конуру и, размозжив череп Индуса, бросился с ним в лес. Но уйти ему помешал ринувшийся вдогонку Пират.

— Молодчина! Не спасовал, — ласково потрепал Лукса собаку.

Он острым ножом «расстегнул» шубу медведя от подбородка до паха, и мы принялись свежевать тушу. Но вскоре бросили эту работу, так как мясо было сплошь поражено длинными узкими глистами. Так вот почему медведь не сумел нагулять жира.

— Чего такой куче мяса пропадать, давай используем на приманку, — предложил я.

— Соболь плохо на медвежье мясо идет. Засыпай снегом, — не согласился бывалый промысловик.

Он вырезал у медведя только желчный пузырь. Удэгейцы используют его при кашле, расстройстве желудка. Пьют желчь свежей. Или, высушив в сухом тепле, растирают в порошок и употребляют по щепотке. Я же взял себе на память коготь длиной почти восемь сантиметров.

Успешное и быстрое избавление от шатуна несколько омрачилось гибелью Индуса. После всех треволнений на охоту решили не ходить. Похоронив собаку, перекололи остатки кедровых и ясеневых чурок. Получилась огромная гора дров. Иные поленья были испещрены узкими каналами, впадающими в просторные «комнаты», в которых черными комками лежали оцепеневшие муравьи. Трудно поверить, что весной в них проснется жизнь, и шустрые работяги снова заснуют по лесу.

Я положил одно полено возле печки и весь вечер наблюдал, что произойдет с муравьями. Увы, резкое тепло не вывело их из оцепенения.

После ужина обдирали соболей. Дело это для меня пока трудоемкое и утомительное. Еще отремонтировал несколько капканов. На одном не было язычка. Пришлось отковать его из раскаленного гвоздя на обухе топора.

Пока занимались всем этим, свечка успела прогореть. Я заметил, что в морозную погоду она горит медленнее и одной хватает на три дня. И это понятно — парафин на морозе плавится только в лунке у фитилька, и «сосулек» из расплавившегося, не успевшего сгореть парафина не образуется. Поэтому свечку лучше устанавливать подальше от печки, на небольшой высоте, но и не слишком низко, чтобы не ухудшать освещенность.

За ужином Лукса принялся хвалиться, что в молодости он с Митченой за осень по семь-восемь медведей с собаками брал. Некоторые достигали веса десяти косуль. Нетрудно подсчитать, что это порядка трехсот килограммов. Особенно много косолапых тогда водилось в верховьях Хора и Чуев. (Могу подтвердить, мы с Юрой во время перехода Самарга — Чуй прямо на водораздельном хребте видели медвежьи тропы с глубокими, выбитыми до самых каменных плит вмятинами).

— Может, расскажешь про какой-нибудь интересный случай.

— Рассказать, бата, есть что…

Тут удэгеец замолчал и, искоса поглядывая в мою сторону, принялся подкладывать в печь кедровые поленья. Он явно ждал, когда я полезу в карман куртки за карандашом и блокнотом. Я заметил, что ему нравится, что я записываю его истории. Увидев блокнот на моем колене, удовлетворенно хмыкнул и, глядя в огненный зев печурки, начал вспоминать:

— Гнал как-то соболя. Долго он меня мотал. Наконец выдохся — под корни старого тополя залез. Я сгоряча палкой туда. Пока тыкал во все стороны, соболь вылез и по косогору ушел. Ругнул себя и за ним. Тут сзади кто-то как рявкнет, и по ногам трах! Я упал лицом в снег. Слышу, вокруг топчется, пыхтит, обнюхивает. Лежу, не шевелюсь — сообразил, что медведь. Толстозадый походил-походил и назад, под тополь. Берлога у него там была, елка-моталка, а я его разбудил.

При этом Лукса так потешно изобразил, как он дырявил Топтыгина, что я, сотрясаясь в беззвучном смехе, едва вымолвил:

— Ох и сочиняешь!

— Зачем сочиняю? Правду говорю. Все так было, — обиделся охотник и, насупившись, принялся точить и без того острый нож.

— Не обижайся, Лукса, — примирительно сказал я. — Но уж больно история неправдоподобная.

— Ого! Не то еще бывает. Сам иногда удивляюсь: думаешь одно, выходит другое. Зверь-то разный. Не всегда угадаешь, что у него в голове. Ты Джанси знаешь?

— Это тот, у которого указательный палец на правой руке не сгибается? Торчит, как дуло пистолета.