Камиль Зиганшин - Возвращение росомахи [Повести]

Степан потрепал загривок Мавра с нежностью, никак не вязавшейся с его суровым обликом. Ястребиный нос, густая черная, с едва наметившейся сединой борода и усы придавали его лицу угрюмое выражение. Взгляд зеленоватых глаз из-под нависших косматых, точь-в-точь как у отца, бровей был настороженным и цепким. Степан был до того высок, что в иные избы ему приходилось входить пригнувшись.

— Доброго здоровья, сынок. Дело есть! — Ермил зачем-то помял мясистый, с красными прожилками нос и продолжил: — В общем, так: росомаха повадилась зайцев таскать из мово ледника. А ноне вообще все мясо испоганила. Така вонь — дышать не можно! Без мяса оставила! Подсоби изловить али пристрелить воровку. Хитрющая, зараза, ничего не боится! Запор поставил — дверь прогрызла. Капкан насторожил — обошла.

— Да-а, батя! Не повезло тебе. Признавайся, где ей насолил?

— Да было дело… Ранил в конце сезона одну.

— Вот она и сводит счеты.

— Так тем паче изловить надо.

— Ладно, поймаем твою обидчицу. У меня с прошлого года заявка на живоотлов росомахи лежит. На семинар съезжу и займусь…

Отец недовольно закряхтел, сдвинул ершистые брови:

— Япона мать! Так она ж к тому времени не токмо припасы, но и всех курей кончит, а бабка — меня. Коль страх потеряла, скока еще напакостит… Знаешь же, росомахи на башку отмороженные, хуже медведя. Отец рассказывал, как-то собака ему склад росомаший нашла. Сорок куропаток в нем насчитал… И эта не успокоится, покамест не перетаскает все.

— Извини, батя, но по-другому никак. Семинар важный, по новому учету — не поехать не могу. А чтоб кур не трогала — не запирай ледник. Мясо все одно испорчено.

Ермил в сердцах затоптал брошенный окурок и, махнув рукой, ушел.

Выходить на летний учет зверя и дичи следовало затемно: припечет солнышко — и следы на росной траве исчезнут. Посему Степан встал задолго до рассвета. Осторожно, чтобы не разбудить семью, пробрался на кухню. Выпил вприкуску с хлебом простокваши. Снял со стены ружье. Отработанным движением приложил его к плечу и, прижавшись правой щекой к ложу, мгновенно поймал мушку. Подхватив приготовленный рюкзак, вышел во двор.

— Чего, брат, грустишь?! Вставай, в тайгу идем, — весело скомандовал охотовед своей собаке.

Остромордая лайка недоверчиво приподняла голову. Увидев на плече хозяина ружье, преобразилась: глаза загорелись, закрученный в кольцо хвост заплясал из стороны в сторону. Теперь уже Мавр поторапливал: поскуливая и нетерпеливо переминаясь с лапы на лапу, подталкивал Степана к калитке.

Заря едва подсветила восточный край неба, а промысловики уже собрались возле бревенчатой конторы госпромхоза. Мужики курили, оживленно обсуждая наболевший вопрос: будет дождь или нет? Наметившаяся с вечера облачность давала робкую надежду на положительный ответ.

Недовольные затянувшимся ожиданием собаки грызлись между собой. Особенно старался черный кобель Михаила Макаровича, одного из старейших штатных охотников. Правое разорванное пополам ухо драчуна свисало к надбровью, а второе высоко торчало. Это придавало его морде обманчиво-добродушное выражение. Оно-то и сбивало всех с толку. Когда он начинал чересчур буйствовать, Макарыч одергивал: «Уймись, Тайфун! Кому говорю! Уймись!» Тот в ответ подбегал и с виноватым видом терся о голенища сапог. Вторая лайка Макарыча, гордая своими шароварами и закрученным в полтора кольца хвостом, в грызне не участвовала, держалась особняком.

Самого промысловика селяне зачастую величали Поддубным. Природа скроила этого человека по особому заказу: широкая грудь, кряжистый торс, узловатые руки, бычья шея.

На учет вышло семь бригад. Каждая должна пройти три маршрута и отметить на карточках обнаруженные следы и места визуальных встреч с животными, боровой птицей. Степан, кроме Макарыча, включил в свою бригаду прибывшего на практику долговязого студента Васю — голубоглазого, по-мальчишески нескладного паренька с огненно-рыжими вихрами.

Похожие на взгорбленных медвежат росомахи бежали, приныривая, вверх по долине ручья. Судя по размерам — самец с самкой.

Увидев людей, они проворно скрылись.

— Подождем. Если сразу гнать, могут бежать весь день, — тормознул спутников охотовед.

— Странно, что две… Ты про одну говорил, — обернулся к Степану Макарыч.

— Так гон начался. Вот и спарились. Когда вдвоем, они не так чутки. Потому нас и зевнули. Похоже, пришлые, из-за хребта — там нынче сушь небывалая.

— Верно. Как это я сразу не смякитил, — подосадовал промысловик. — Степан, мне показалось али нет? Одна, кажись, без хвоста.

— Точно! А я подумал: поджала, что ли?

— А разве росомахи без хвостов бывают? — удивился студент.

— Всякое бывает. Есть же люди без ноги или без руки, — откликнулся охотовед. — Могла в драке потерять. Ведь для этого зверя авторитетов нет. Прет, как танк: или победит, или погибнет. Одна может у стаи волков добычу отнять.

— Нам на лекции говорили, что росомаха страшно прожорлива. С латыни ее название так и переводится — обжора!

— Ну, как сказать, — замялся Степан. — На мой взгляд, это утверждение ошибочно. Судя по размеру желудка, она вряд ли способна съесть за раз больше четырех килограммов. Так про росомаху говорят, скорее всего, потому, что она большую часть добычи сразу растаскивает по схронам. Кстати, названий у нее много. У норвежцев — «горный кот», у финнов — «обитатель скал», у шведов — «отважная». Вот и решай — кто же она на самом деле.

Охотовед подвел Мавра к месту, где скрылась парочка, и дал команду:

— След!

Пес старательно все обнюхал и молча понесся в чащу. Собаки Макарыча бросились вдогонку.

— Студент, слушай, как лает. Лай о многом говорит. Умная собака, когда нагонит зверя, лает сначала негромко и редко, чтобы не напугать его и в то же время привлечь внимание хозяина. Когда хозяин подходит, лай становится громким, азартным и злобным, — на бегу наставлял Степан.

Вскоре донеслось позывистое подвывание с нотками охотничьей страсти. Учетчики, привычно лавируя между деревьями, бросились изо всех сил на голос: знали, что медлить нельзя, — когтистая, верткая росомаха способна серьезно покалечить собак.

Загнанных в бурелом зверей псы облаивали, давясь от ярости. Вдруг все трое с визгом отпрянули. Это угрюмый кавалер Пышки, задрав хвост, выпустил в собак желто-коричневую струю. Псы от едкого, нестерпимого смрада принялись, жалобно скуля, тереться мордами о траву. Больше всех досталось Мавру: часть жидкости угодила ему прямо в нос.

Вонючки же, пользуясь моментом, скрылись. Собаки, чувствуя вину, прятали от стыда глаза, заискивающе виляли хвостами, но по следу пошли только после грозного окрика.