Ким Балков - Байкал - море священное

Мефодий Игнатьевич желал бы думать, что в этих действиях он руководствуется моральными принципами, но находились люди, и не только среди подрядчиков, а и среди рабочих, что не верили ему, говорили, что Мефодий Игнатьевич вовсе не благодетель, а расчетливый и умный работодатель, который не упустит своего. Слыша такое, Студенников искренне обижался — считал себя человеком, не похожим на остальных представителей промышленного сословия, склонным к созерцательности, за которою угадывается душа тонкая и нежная. Не зря же возлюбленная, случалось, говорила, прижимала его черноволосую голову к груди:

— Ах, Мефоша, Мефоша, до чего же ты чудной, все маешься, маешься, изводишь себя. И чего не хватает?..

Мефодий Игнатьевич хотел бы понять, отчего иные из работных людей недовольны им, выпытывал у мастера, кто из рабочих особенно неприязненно говорит про его благодеяния, а отыскав такого, вызывал в контору и пытался до искаться до причин этой неприязни..

Они называли себя социал-демократами и были смелы и неуступчивы в разговоре. Мефодий Игнатьевич слушал их, и ему становилось не по себе, чувствовал за ними какую-то правоту, но это была правота, которая не грела, было досадно, что они не делают различия между ним и другими представителями сословия, к которому волею судеб принадлежит, огульно всех записывая в угнетатели. Старался указать им на это различие, но они только улыбались; Мефодий Игнатьевич догадывался, что в этих его расспросах они видят лишь растерянность и страх умного предпринимателя перед грозными событиями. А в том, что такие события приближаются, они были уверены и не скрывали торжества. Мефодий Игнатьевич слушал их и пожимал плечами, а выпроводив из конторы, подолгу стоял у окошка в нелегком раздумье. Он не предпринимал ничего против людей, которые называли себя социал-демократами. Не хотел бы становиться на одну доску с жандармами. И так уж получилось, что и гонимые, они подолгу скрывались в бараках, где жили его рабочие. Скоро это стало известно и в жандармерии, оттуда приходил ротмистр, требовал решительных мер, но Мефодий Игнатьевич говорил, что не допустит разбоя посреди дня, пусть люди спокойно работают. Он всеми правдами и неправдами мешал жандармам проводить обыски в бараках. Рабочие, называвшие себя социал-демократами, умели трудиться на совесть, и Мефодий Игнатьевич знал об этом и не хотел бы расставаться с ними. Что же до их убеждений, то они не представлялись особенно опасными, хотя за ними, несомненно, стояло что-то сильное и упрямое, но на его взгляд, все ж не опасное для существующего порядка.

Гораздо неожиданнее было другое… Случалось, и Мефодий Игнатьевич замечал, что иные рядчики на строительстве железной дороги по истечении какого-то времени делались подрядчиками, и сноровка и деньги у них находились для такого немалого предприятия. И это удивляло и смущало, казалось более опасным, чем идеи социал-демократов. Эти, новые подрядчики, выросшие на беззастенчивом воровстве государственных денег, представлялись ему людьми алчными и жестокими, они как раз и были в состоянии поломать существующий порядок вещей, своими незаконными действиями еще более отдалив друг от друга сословия.

Мефодий Игнатьевич остро чувствовал идущую от них жестокую силу, но ничего не умел противопоставить ей, они были уверены и ловки, всякий раз угадывали его намерения и умело уводили из-под удара свои пока еще ничтожные в сравнении с его собственными капиталы. В конце концов Мефодий Игнатьевич оставил попытки расправиться с неугодными людьми.

Мефодию Игнатьевичу припомнился разговор с пожилым рабочим. Впрочем, рабочим ли? Руки у него были белые и дряблые и, по всему, не свычные с тяжелою работою, а голос — мягкий и спокойный даже тогда, когда он высказывал мысли резкие и вызывающие.

Этот пожилой рабочий был категоричен и не оставлял за людьми право иметь еще и то, что не укладывалось в его понимание борьбы классов, и поэтому с усмешкою выслушал Студенникова, когда он сказал, что есть и такие промышленники, взять, к примеру, его самого, которые хотели бы получать прибыль, вкладывая капиталы лишь в то дело, что по душе им и не так обременительно для работного люда. Старый рабочий был убежден, что такого дела не существует, как не существует и такого промышленника.

Он был категоричен и тем неприятен Мефодию Игнатьевичу, но в чем-то он был прав.

Студенников и Марьяне сказал про те превращения, которые случаются с бывшими рядчиками, но она не поняла и с недоумением посмотрела на него. Когда же он стал горячо, волнуясь, говорить обо всем, что волновало, сказала устало:

— Ах, нашел о чем говорить!

Мефодий Игнатьевич обиделся, пошел к Александре Васильевне и ей сказал о том же; ответила смеясь:

— А ты чего хочешь, миленький? Они все, как дорвутся до власти, становятся воры.

— Но Иконников — это не все… не все… Он из дворян, из старой дворянской ветви… А ворует… Люди говорят, что ворует.

— Ну и что?.. — сказала Александра Васильевна, не понимая, отчего он волнуется, и даже слегка досадуя, что такое, в сущности, пустячное происшествие выбило его из привычного состояния деловой озабоченности, а потом стала говорить о симпатичном поручике, про которого люди сказывали, что тоже из благородных, а вот нынче у жандармского ротмистра сделался правою рукою и лютует почем зря.

— Ты это о ком? — спросил Мефодий Игнатьевич, хотя знал, о ком она говорит. Конечно же о поручике Крыжановском, которым и к нему приходил и требовал, чтобы он навел порядок на своих участках строительства.

— Да ну его, поручика!.. — помедлив, сказал Студен ников и стал думать об Иконникове. Был тот все такой же худой, с нервно подрагивающими руками, но в глазах у него появилось что-то новое, насмешливое и острое, не пошел в дом — объявился в конторе, и это было неприятно Мефодию Игнатьевичу, но он постарался не подать виду, протянул руку, начал спрашивать о деле. Иконников скоро и уверенно отвечал, Студенников подивился этому, а потом вдруг заговорил о. том, что получил немало жалоб от приисковых рабочих, и это его расстроило, он-то надеялся, что Иконников, человек интеллигентный и добросердечный, сделает так, что люди перестанут маять. нужду, однако ж ничего до сих пор не сделано и прииск работает, если судить по отчислениям в казну, ни шатко пи валко, и неизвестно, долго ли Так будет продолжаться. Он заговорил об этом, сам того не желая, хотел сказать другое, спросить, что случилось с Иконниковым и отчего он так поменялся в своем отношении к жизни. Мефодий Игнатьевич еще помнил его слова:

— Все мое в прошлом, я нынче не живу, а существую, и то лишь потому, что лень сходить в магазин и приобрести пистолет…