Ким Балков - Байкал - море священное

— Пускай будет счастлива хозяйка юрты, пускай никогда не погаснет очаг, пускай солнце светит ярко.

Старуха не ответила, села чуть в стороне, взяла в руки четки с круглыми деревянными корольками.

Странно, со всеми другими, даже с людьми важными и про многое узнавшими и имеющими о жизни свое понятие, Бальжийпин держался, как равный, а подчас и с некоторым превосходством, впрочем, естественным для известного в бурятской степи человека, а вот со старухой робел, казался себе маленьким и слабым. Сама-то она вряд ли думала про него так. Не он ли не оставляет ее заботами, и эти заботы не подавляют, а выглядят естественными, как если бы их мог проявлять кто-то еще, когда б оказался на пороге юрты?

Бальжийпин не умел освободиться от чувства своей незначительности рядом со старухой, с тем, что неожиданно открылось перед нею, тайна какая-то, до которой никому в степи, в том числе и ему, не дотянуться. А что открылось, он не сомневался и хотел бы знать, что же именно, но скоро понял, что этого никогда не случится, старуха не скажет.

Бальжийпин и молодой охотник шли по чернотропыо, и беспокойство Бальжийпина за старуху делалось все больше. Чувствовал себя ответственным за ее судьбу, и началось это не сегодня и не вчера, еще в то время, когда хувараки погубили ее мужа. Казалось, и он повинен в несчастье, которое свалилось на голову старухи. Старался облегчить ее муки и подолгу не оставлять одну. Она принимала помощь и была благодарна, все же и теперь между ними стояло что-то, пускай и непрочное, слабое, подтолкни — рассыплется. Догадывался: это потому, что в свое время и он принадлежал к людям, которые погубили Баярто, и старуха не всегда могла забыть про это и мучилась, когда вдруг ощущала в себе то, что стояло между ними, и, не умея справиться с душевною смутою, норовила уйти. К счастью, это случалось не часто.

Они подошли к высокой скале, угрюмо и черно нависшей над Байкалом, на вершине которой, на самом взлобке, зернисто-желтом, должно быть потому, что и при слабом свете песок вперемешку с мелким галечником искрится, и белые блестки оттуда, загустев, падают вниз, падают, рос кедр, крепко уцепившийся за каменистую землю, разлапистый, казалось, ничто нс сдвинет его с места. А нынче глянул Бальжийпин на скалу и не увидел кедра, лишь оборванные корни на взлобке и густую мшистую накипь на них. Обернулся к молодому охотнику, спросил волнуясь:

— Что же это такое?..

— Близ железной дороги рвут землю, — сказал тот, — взрывы доходят и сюда. Видать, сломали кедр…

А подле скалы были неухоженные, казалось, насквозь проросшие буйной травою, могилки и березовые, нетесаные, наспех Сколоченные из гибкого дерева кресты. И эти кресты тоже виделись незыблемыми, как и кедр на вершине скалы, а нынче и их погнуло, а кое-где поломало.

— Дьявольская дорога, — сказал Бальжийпин, — Сколько ж от нее бед нашему краю!

Но сказал не очень уверенно, словно бы его суждение не было однозначным, и он еще не решил, что хорошо, а что плохо, и думал, что молодой охотник тоже не решил, и удивился, когда тот заговорил о том, как шибко поменялась за последнее время байкальская тайга, присмирела, и уж нету в ее шуме чего-то привычного, что ласкало слух, а есть другое, может, робость и предчувствие неладного.

Бальжийпин вздохнул, минуту-другую медлил, сказал:

— Мальчишкою, помню, прибегал сюда. Смотрел, как рыбаки выбирают невод, порою и сам помогал, погоняя лошадь, что ходила по кругу. Теперь-то рыбаков меньше стало. Посольский монастырь поотбирал земли близ Байкала, согнал мужиков с места. Ну, ладно… Пришли как-то с отцом, заговорили с людьми, а тут услышали выстрелы, сначала вроде бы нечастые, а потом… Заволновались все и отец тоже: чего там?.. Прикинули, где стреляют, побежали к тому месту, у скалы… И увидели: лежат на земле побитые, а чуть в стороне казаки… И ротмистр тут же, кричит, чтоб не смели подходить к побитым. Пускай их растащут звери! Разве ослушаешься?..

Бальжийпин вздохнул, с грустью посмотрел на молодого охотника, продолжал все тем же едва слышным голосом:

— Но ночью мы опять пришли… Похоронили людей и кресты поставили. Уж много лет спустя слыхал, что те люди были поляки, шли с царской каторги, хотели восточным путем попасть на родину.

Бальжийпин замолчал. Молодому охотнику живо представились те, кто хотел попасть на родину, а нашел здесь могилу. И он остро пожалел их. И все же не до конца понимал, отчего они так стремились на отчую землю? В конце концов, и эта земля наверняка уже не была для них чужою. Но ни сказать об этом, ни спросить о чем-либо не посмел.

А старуху нашли обеспамятевшую близ зимовья, придавленного почернелым снегом, срубленного из сухой сосны, занесли ее в зимовье, затопили печку. Дым потянулся из продушины, густой, пахнущий смолою.

Бальжийпин не сразу узнал старуху, так поменялось ее лицо, что-то светлое в нем, одухотворенное, такие лица бывают у людей, близко подошедших к черте, за которой начинается неведомое. И свет и одухотворенность эти какого-то другого свойства, в них нету жизни, тепла, они не радуют людей, напротив, пугают своею извечною отчужденностью, словно бы пришли из иного мира и обволокли того, кто очутился у края, отторгнули из жизни, сделали так, чтобы забыл про нее, неласковую.

Бальжийпин не знал, сможет ли помочь старухе, и все же делал что-то, и делал осмысленно и четко, с той верой в разумность своего ремесла, что так присуща людям его профессии. А потом долго сидел подле нее, взмокший, расслабленный, уж и не в силах пошевелить рукой, и ни о чем другом не думал, лишь о том, что он, кажется, сделал все, что умел, и теперь ничто не, зависит от его воли, а только от воли обеспамятевшей старухи, если она еще осталась у нее.

Бальжийпин закрыл глаза, и. уж другие мысли теснились в голове, мысли не об этих людях, которые были рядом, о тех, других, с кем не однажды встречался и чья боль со временем сделалась своею, от сердца.

— Заходил к карымам, в деревню… — сказал он неожиданно для себя. — Смотрю, сход… Староста читает бумагу: у крестьянина Сидора Конопаткина в счет неуплаты податей, отобрать пахотную землю и отдать, на один хлеб односельцу Филимону Малыгину по семь рублей за десятину и все арендные деньги внести в казну. А что те, кто пришел на сход? Разобиделись, предложили другое? Да нет… Всяк прячется за спину соседа. Но что же произошло с людьми? Отчего порушились прежние общинные связи?.. Отчего?..

Бальжийпин не знал тогда, как ответить, хотя и догадывался, что тут не обошлось без вмешательства нового, рассудочного и холодного, что пришло на Сибирскую землю вместе со строительством железной дороги и поменяло жизнь. В этой же деревне он был свидетелем того, какие жестокие, доходящие до безрассудства драки происходят между соседями — которые до недавнего времени мирно ладили и норовили помочь друг другу — на меже. Прежде о ней и понятия не имели и довольствовались тем, что было, и не искали ничего другого, исправно работая на земле, а вот нынче межа стала чем-то особенным, чужою недоброю волею привнесенным в сознание крестьянина и сломавшим его привычные представления о жизни, о себе в этой жизни.