Анатолий Баюканский - Восьмой день недели

С четвертого класса родители определили призвание — оформитель книг, художник-иллюстратор. Поступил в изостудию при Дворце пионеров. Подавал надежды. Даже занял первое место на областной выставке детского рисунка, получил благодарственное письмо за участие в международном конкурсе. Занимался с увлечением, перечитал десятки книг о жизни великих художников. А однажды все перевернулось. В десятом классе руководитель привел ребят в сталеплавильный цех, на натуру. Тот день навсегда врезался в память. Сначала из печи вскинулись к небу вороха бенгальских огней, звездочки были причудливых форм и расцветок. Потом загудела земля, взметнулся бурый дым, ударил огонь косыми сполохами, ребята отшатнулись. И вдруг… такое бывало разве что в сказках. Из клубов дыма и огня вырвался живой, до боли в глазах сверкающий ручеек, покатился по наклонному желобу, разрастаясь и набухая, и через минуту превратился в огненную реку, тяжело падающую в ковш. Хотелось зажмурить глаза, но он смотрел и смотрел на огненную радугу, протянувшуюся от летки печи до самого ковша. И только когда в глазах зазеленело, отвернулся, отошел в сторону. Рядом стояли сталевары в широкополых суконных шляпах, в очках, сдвинутых на лоб. Они опирались на стальные штанги, будто на волшебные пики.

Радин вышел из цеха совсем другим человеком…

Родители с трудом перенесли удар. Немного пришли в себя, когда он с первого захода сдал экзамены в институт стали. Одиннадцать лет прошло, а восторженность при виде металла осталась. Институт с отличием, назначение на Урал. Поработал инженером, заместителем начальника техотдела, сел в кресло начальника. Потом (он и опомниться не успел) забрали в министерство. Да не просто инженером в отдел, а референтом самого Пименова. «Лондонский диалект понравился», — пошутил по этому поводу заместитель министра. А все Его Величество Случай. Прибыли как-то в Верхнюю Салду зарубежные боссы, чтобы осмотреть технологию обработки стали в ковше синтетическими шлаками. Хотели купить в Союзе лицензии. Радину поручили провести гостей по цеху. Отвечая на вопросы, он обошелся без переводчика. На ходу сделал наброски карандашом. Мистера Чарльза изобразил беседующим с подручным горнового, а мистера Гопкинса — с Пименовым. Наброски подарил гостям. Как позже узнал, зарубежные боссы поинтересовались у Пименова, какую Радин занимает должность в министерстве. Иван Иванович мгновенно отреагировал: «Мой референт». И вскоре действительно пригласил в министерство.

С тех пор достаточно поездил по свету, как говорится, «погрелся» около металлургических звезд. В Японии побывал, в Австрии, ФРГ, три месяца стажировался в американском концерне. И все-таки, увидев старососненский комплекс, не смог остаться равнодушным: эдакое не укладывалось в голове — в одном цехе выплавка и разливка миллионов тонн стали будут проходить синхронно, минута в минуту…

Поначалу, приехав по заданию Пименова в командировку на стройку цеха, строго следовал вопросам министерской памятки: узкие места, просчеты проектировщиков, институтские недоработки. Их хватало с лихвой — девяносто семь научно-исследовательских институтов проектировали комплекс, пятьдесят шесть заводов обеспечивали оборудованием. А потом будто головой в омут — влез в технологию, увлекся…

— Товарищи, товарищи! Ваши спины дымятся! — Радин сел на песке.

— Дисциплина, — приподнял голову Дербенев, — команды ждем.

— Ну и парит, не иначе к дождю, — вытирая полотенцем лицо, проговорил Владыкин.

— Есть дельное предложение, — Радин, прищурясь, посмотрел на реку, — еще разок окунуться!

— Я — за! — поддержал Будько.

— Единогласно! — Дербенев поднял руку.

Радин разбежался, подпрыгнул, выпрямил в полете тело и почти без брызг, как на соревнованиях, — в воду. Вынырнул и, словно маленькая торпеда, устремился к середине реки.

Трое сидели на берегу, любовались. Лица плывущего не видно, только синяя шапочка мелькает да локти размеренно, будто рычаги, вспарывают воду.

— Классический кроль! — восхитился Владыкин.

— Одно слово — молодость! — вздохнул Будько и потянул из вещевого мешка за горлышко бутылку с пивом. — И мы, бывало, давали жизни, правда, Серега?

— И посейчас, кажись, не списаны! — серьезно ответил Владыкин. — А молодость — обманчивая пора, временный дар, и только…

Дербенев недовольно засопел. А почему, собственно, его это трогает? Эгоистом стал? С недавних пор замечает за собой привычку: не может смолчать, удержаться от язвительного замечания, пропустить мимо ушей похвалу в чей-либо адрес. И сейчас, чтобы приглушить подступающее раздражение, заставил себя улыбнуться.

— Налюбовались? — Держа руки на весу, шагнул к обрывчику и неуклюже плюхнулся в воду. Встал на мелком месте, наклонил голову, вылил из правого уха воду. — Баттерфляй! — зажал пальцами нос и уши, окунулся два раза. Отфыркиваясь, вылез на берег, сел, закопав ступни в теплый песок.

— Не захлебнулся? — спросил Владыкин.

— Не.

— А москвич-то плавает.

— Нехай порезвится. — Будько повернулся спиной к солнцу…

Радин плавал долго. Друзья успели по два раза окунуться, перетащили брезент в тень, уселись под кустиками, откупорили бутылки с пивом, а он все наслаждался рекой: то рассекал светлую воду кролем, то переворачивался на спину и лежал, шевеля руками.

— Серега, покличь москвича! — Будько кивнул на реку. Он и на пляже держался начальственно, чуть-чуть снисходительно относясь даже к Радину.

— Ана-то-лий Тимо-феевич! — Владыкин покрутил над головой рукой, приглашая Радина к берегу.

— Плы-ву!

Радин вышел на пологий песчаный берег, стянул с головы шапочку, присел на жесткий брезент. На мускулистой груди, округлых плечах блестели капельки воды. Пригладив волосы, полузакрыв глаза, он счастливо улыбнулся.

— Пивка налить?

— Пиво — это здорово!

— Держи! — Дербенев наклонил бутылку, и в стакан потекла пенистая жидкость. — Мы по бутылочке приговорили.

— Пиво — здорово! Река — здорово! Все — здорово! — Радин, смакуя, выпил пиво, вытер губы тыльной стороной ладони.

— А мы тут прежнее житье-бытье вспоминали, — охотно пояснил Будько, — дальние годы, бои и походы. Кстати, вы сколько времени с заместителем министра работаете?

— Четвертый год.

— Ну, я-то Пименова еще по военной поре помню. В инженерных частях служили. Мастеровой был человек. За ним даже необычное прозвище водилось, «Иван, который Черчилля подковал».

— Черчилля? Ни больше, ни меньше?

— Расскажи, Тиша.

— Примерно в сорок третьем случилось это. Осень выдалась злющая. Холодина, дожди секут, грязища — коню по пузо. И в то время привезли к нам долгожданные английские танки. «Черчилль» назывались. Добрая, скажу вам, машина, внушительная. Пушка, два пулемета. Только одна беда — проходимость у танка не для наших дорог. Чуть в кювет с дороги съехала — землю роет и ни с места. Призвало начальство Ивана Ивановича Пименова. Кумекай, войсковой инженер, как увеличить проходимость. И то сказать, кумекай. В Англии небось ученые конструировали «Черчилля» годами, а тут два дня сроку. Перед наступлением дело было. Что ж, приказ начальства — закон для подчиненного. Через сорок восемь часов Иван Иванович докладывает: предлагаю наклепать на гусеницы шипы. Образец показывает. Шипы, как сейчас помню, с палец длиной. Наклепали шипы — пошло дело. Англичане приехали, машину свою не узнают: как зверь прет по любому бездорожью. А к инженеру солдатское прозвище приклеилось. Бывало, зайдет о нем разговор, славяне в один голос: «А, это тот Иван, который Черчилля подковал!»