Анатолий Баюканский - Восьмой день недели

— Как там у нас? — машинально спросила она.

— Все хорошо, — с наигранной беспечностью сказал Радин. Сидеть на остром ребре кровати было неудобно, а он боялся пошевелиться. Надежда была совсем рядом. Ее чуть похудевшая рука с сеткой голубеющих жилок у кисти, клинышек открытого плеча, еще хранившего летний загар, и глаза — большие, блестящие, которые глядят, кажется, в самую душу его.

— Спасибо, что пришли. Когда рядом свой человек, намного легче.

— Да, да, — заторопился Радин, — двое устоят… И нитка, втрое скрученная, не скоро порвется. — Кажется, не знал никогда этого выражения, а тут припомнилось. — Надя, вы для меня…

— Ну, пожалуйста, не нужно об этом. — Надежда, словно притронувшись к чему-то запретному, опустилась на подушку, затихла. Радин пододвинулся ближе.

— Вы похудели, — рассматривая ею лицо, обеспокоенно сказала Надежда. — Неприятности?

— У кого их нет.

— По крайней мере, я бы хотела, чтобы у вас их было меньше, чем у других.

— Спасибо.

— Расскажите о цехе. Мне все интересно.

— Сергей Иванович теперь укладывает футеровку новым методом, чтобы не было швов, а я…

Где-то рядом дребезжал электрокардиограф, из коридора доносились голоса, за окном покачивался на ветру светильник. Вздохнув, встала с кровати соседка, вышла из палаты. Радин проводил ее взглядом. Потянулся за портфелем.

— Это вам! — подал Надежде портрет. Исподволь, постепенно готовил эскизы. Девушка за столом. Вдумчивое лицо внешне спокойно, но в нем — нервное напряжение, мысль. Гладко зачесанные назад волосы. А на втором плане силуэты блоков, магнитофонные круги. Самому Радину портрет нравился. И не только потому, что нарисована Надежда. Удался портрет — характер передан точно. О внешнем сходстве и говорить нечего — копия. Но что она скажет?

Уголки губ Надежды дрогнули, на глазах выступили слезы.

— Толя, милый! — ресницы ее часто-часто заморгали. — Вы… Ты… Ты думал обо мне?

— И очень волновался…

— Теперь я выздоровею, обязательно выздоровею…

— Я тебе не позволю! — Радин погладил через одеяло ее плечо. На него нахлынула острая жалость. Захотелось прижаться к Надежде лицом и долго молчать. А потом рассказать все, все. И про обиду, что разгорается в душе с каждым днем, про сегодняшнее заседание коллегии. Она поймет. Может быть, и впрямь никому не нужна его суета? И еще он подумал о том, что живут они среди боли, которую сами себе создают.

— Надя, — сказал Радин, — у тебя не бывает желания почувствовать себя ребенком? Попросить совета?

— Бывает. Когда очень трудно.

— Говорят: поздняя любовь — удел натур глубоких. Это правда?

— Детский вопрос, — усмехнулась Надежда.

— Я не совсем о том, — поправился Радин, — у меня, понимаешь, прорезалась поздняя любовь к драке. Как зуб мудрости. Не вырвать, не успокоить.

— Любовь к драке?

— Да, руки чешутся. До сих пор представлял косность, как некое отвлеченное понятие, а когда вплотную столкнулся с ней, понял: долго я ходил в стороне от жизни. Нормальные люди, сняв комсомольский значок, обретают зрелость. Притираются к обстоятельствам, вживаются, вклиниваются, впитывают в себя чужие традиции, привычки и в конечном итоге становятся неплохими специалистами. Раньше не замечал за собой эдакой доблести. А сегодня на коллегии вызвал на ковер директора завода. Смешно и весело.

— Винюкова?

— Его самого, — беспечно засмеялся Радин и вдруг спросил: — Отец не приезжал?

Надежда отбросила со лба завиток волос.

— Пожалуйста, не отвлекайся. Рассказывай. Я ведь лицо заинтересованное… Кстати, ты… навестил свою знакомую?

— Ты помнишь?.. Нет, нет, нет, — повторил Радин. — Я не собирался навещать ее. С заседания прямо сюда.

— Спасибо. Что же произошло на коллегии?

Радин начал рассказывать. Решил представить все в шутливом свете. Но незаметно увлекся, разволновался. Не ради денег и славы перешел из министерства в цех, чувствовал в себе силы, мечтал о больших переменах. Оказалось, все очень и очень сложно. Чувствую сопротивление там, где и не предполагал.

— Я знаю: ты справишься, — мягко сказала Надежда. — Верю, как никому другому, как себе.

— Родная ты моя! — он наклонился к ее лицу, прислонился губами к горячим глазам, почувствовал на своих плечах ее руки, жаркое дыхание на щеке…

Будько пришел в цех засветло, прошагал гулким коридором, распахнул дверь в кабинет. Не спеша переодевался, присел в кресло. «Может быть, прав Винюков? Заместителю начальника жить легче. Беспокойная должность у Радина. Недавно приехал из Москвы, опомниться не успел, на совещание в Магнитогорск вызвали». Нацепив на нос очки, стал просматривать ночную сводку. Удовлетворенно хмыкнул. Трое суток нет Радина, и трое суток бригады работают ровно, ни единой аварийной плавки. Взглянул на календарь, скоро Октябрьские праздники. Подошел к окну, крыша огнеупорного цеха поблескивает инеем. «А я и морозца не почувствовал». Потянулся, вызвал по селектору диспетчера, попросил доложить обстановку. Пока тот шелестел бумагами, Будько представил диспетчера, толстого, с заспанными глазами.

— Товарищ начальник, скажите на планерке, пусть доменщики строже за чугуном следят. Да, да, докладываю. На первом конверторе 17 плавок, вес…

— Знаю, — перебил Будько, — на разливке?

— Порядок!

«Товарищ начальник». Фраза звучала в ушах. «Меня хоть горшком назови. Был хозяином в цехе и останусь». Будько постучал дужкой очков по столу. Еще раз взглянул на календарь. И удивился: почему простая мысль сразу не пришла в голову? Есть у рабочего класса добрая традиция — встречать праздники трудовыми подарками. Седьмое ноября на носу. Конечно, мировые рекорды ставить рановато, но… здорово было бы расшевелить начальство да и прессу, Приумолкли газетчики, на тормозах цех спускают… И главное — Будько боялся в этом признаться даже самому себе — нужно успеть, пока нет Радина. Совсем рехнулся начальник. На декаду наметил два эксперимента — опробование поворотного стенда на разливке и частичное дожигание газа в утилизаторах.

Будько аккуратно разложил на столе графики, сводки, на чистый лист бумаги положил две шариковые ручки. Посидел, задумчивый и неподвижный. Потрогал селектор. «Может, подождать? Одно из двух: Радин либо одумается, либо свернет себе шею». Будько просветленно улыбнулся. Чего там ждать! Он поведет смену на рекорд, не только ради истины. Докажет, что опыт и мастерство, даже без учета советов электронно-вычислительной машины, кое-что значат. Заодно и утрет нос Радину. Решительно махнул рукой, позвонил секретарю парткома.

— Доброе утро, Николай Васильевич! Будько. Хочу посоветоваться. Понимаешь, праздники на носу, а мы традиции запамятовали. Не намекаю, а прямо говорю. Созрели условия. Ну, не для всесоюзного, для цехового — точно… Причем здесь Радин? Просто совпало. Чугун идет — зверь. И лом приличный… Какие еще тебе нужны люди? Мишу Дербеня не знаешь?.. Лады, позвоню директору. Хорошо, хорошо, будешь в курсе дела…