Анатолий Баюканский - Восьмой день недели

— Лестно Виктору нашему, лестно!

Николай Николаевич поразился глазам Пелагеи. Впервые увидел, что они посажены близко друг к другу, взгляд ее напряженный, недобрый.

— А Максименкова куда? Он же наипервейшей рукой у Кирьяна считался. И по сей день исполняет начальственные обязанности, стекольные печи достраивает.

Николай Николаевич лишний раз подивился на Пелагею: какое высокое чувство справедливости правит этой женщиной. Вспомнил, как удивился директор, когда он стал возражать против утверждения Виктора начальником цеха. Конечно, прекрасно понимал, что директор и парторг правы. Максименкову годков немало набежало. Было бы просто здорово: Виктор — начальник цеха, Максименков у него в замах. Оптимальный вариант: сплав молодости и опыта, деловой хватки и практических знаний. Но… не перегибал ли палку, поливая воду на свою мельницу. А почему на свою? Для будущего профсоюзного комитета старался.

— Пошто не договариваешь? — насторожилась Пелагея.

Николай Николаевич подошел к окну. Возле его «Жигулей» стоял Матвей, о чем-то по-свойски разговаривал с шофером. На маслянисто-мокром асфальте, окаймленном голыми березками, дрожали огни от фонаря. Он прекрасно знал себя: собственная экспрессивность была всегда в прямой зависимости от душевного настроя. Доволен был — и дела шли хорошо, в разговорах с людьми не ограничивался благосклонной шуткой, давал всегда дельные, точные советы, тут же, на ходу, решал самые замысловатые вопросы. Если же с первых слов не находил отклика в душе собеседника — делался многословным, не всегда логичным. Сегодня случился суматошный день: вроде и цель была достигнута — уговорил директора не утверждать Виктора начальником цеха, а теперь сомневался, правильно ли поступил. И в разговоре с Пелагеей проявлял недоговоренность. Как отнесется старая женщина к его идее о том, что отстоял он Виктора от назначения не ради Максименкова, а «приберег» правнука для себя, для живой работы с людьми, для профсоюзного комитета. Конечно, у Виктора есть талант к общественной работе. Это Николай Николаевич твердо усвоил еще на вечерних «занятиях» в его домашнем «университете», где во время чаепития с вареньем и домашним печеньем вели они с Виктором «душеспасительные» беседы. А все-таки, возможно, он и не прав. Стоило ли так настоятельно, исподволь «переманивать» молодого человека с производства? Так ли необходим Виктор заводскому профсоюзу? Николай Николаевич искренне считал партийную и профсоюзную работу святым делом, куда допускать можно далеко не каждого. Да, конечно, в аппаратных сотрудниках сейчас нужды нет. Каждый год присылают выпускников высшей школы профдвижения, толковых ребят, но большинство из них чисто профсоюзные работники, так сказать, узкие специалисты. А Виктор еще и большой мастер стекольного дела. Он совмещает в себе все качества для идеала, нарисованного воображением Николая Николаевича, главное из которых — умение растворяться в людях, забывать о себе. Ведь профсоюзную работу, как и любую другую общественную, можно вести по-разному, можно засушить, забаррикадироваться правильными бумажками, а возможно и расцветить новыми, яркими красками. Профсоюзная работа, если, конечно, предзавкома не ошибается, и есть та самая «живая вода», которая оживляет инертных, дает силу слабым, восстанавливает справедливость, приподнимает рабочих людей над обыденностью.

Можно, конечно, вполне обойтись и без Виктора. Два последних года завод считается одним из лучших в отрасли, в заводском комитете нет отбоя от гостей — едут и едут за опытом, имя председателя на слуху в районе, в области. Чего скромничать: действительно, есть чему поучиться. Они стараются избавиться от формализма во всем. Взять хотя бы подведение итогов соревнования. Любой приезжий человек сразу же обращает внимание на вереницу новогодних елочек, украшенных странными «игрушками» — цветными символами. Елочки эти обычно выстраиваются возле заводоуправления начиная с ноября. Для заводчан картина вполне привычная. Они знают: каждая новогодняя елочка у проходной — показатель того, что новый цех завершил досрочно годовой план. По-своему проводят здесь заседания президиума профкома, делятся опытом.

Однако Николай Николаевич, как никто другой, понимал: неотвратимо приближается невидимый рубеж, когда их усилий станет недостаточно. Дорабатывают свое старые кадры, мастера, а у молодежи, которой тоже недостает, не всегда правильное отношение к делу. Да и мало, мало ее идет на завод, в «делатели». Как глянешь вокруг, сердце захолонет от стыда и обиды: продают здоровенные парни мороженое, квас, стоят за буфетными стойками. А на производстве уже чувствуется кадровая аритмия, хотя признавать ее руководители завода пока не желают. А партийную и профсоюзную организации беспокоит стекольный корпус — сердце завода. Из-за недопоставок песка, соды, доломита участки порой подолгу простаивают. А сколько накопилось нерешенных вопросов в «низах»?

— Возглавит Виктор цеховой комитет и печное отделение, будет на должности заместителя начальника цеха — Николай Николаевич и не почувствовал перехода от мыслей к фразе. Будто продолжал разговор с Пелагеей. — До конференции будет исполнять обязанности, а там… председатель-то теперешний уже год как болеет.

— На понижение, выходит, двигаешь правнука?

— На повышение. Пойми, Федоровна, наш замысел, вместе с парторгом выносили: Виктор станет в небо по привычке рваться, а Максименков, хитрющая лиса, станет возле грешной земли его удерживать. Вот и получится оптимальный вариант. — Кинул взгляд на часы. — Прости, опаздываю. Итак, передай Виктору: завтра в четырнадцать ноль-ноль жду его у себя.

— Погоди-ка, мил-друг. Спросить тебя хочу по секрету. Только вот… — Пелагея прервала фразу. Противная тошнота подкатила к горлу.

— Слушаю? — Николай Николаевич почувствовал в недосказанности какую-то опасность, внимательно присмотрелся к Пелагеи. — Ты плохо выглядишь. Болеешь? Хотя… вот дурак, спрашиваю. Такое горе.

— Ответь честно, по старой дружбе: правда ли, что старое кладбище закрывают?

— Почему спрашиваешь?

— Нужно, — Пелагея тоскливо посмотрела в лицо председателя заводского комитета, и от ее взгляда он вдруг забеспокоился еще больше, опустила глаза.

— Что особенного? Сама видишь: завод расширяется, где вчера окраина была, сегодня — центр. А кладбище… нужно думать о живых и о мертвых. Перенесем его в глубь Марьиной рощи, на взгорок.

— Благодарствую, — выдохнула Пелагея. — Тогда… успеть мне нужно, непременно успеть. — Засуетилась, сухие руки задвигались по столу, словно судорожно искали что-то.

— Может быть, в конце концов, объяснишь, что с тобой происходит? — Николай Николаевич сразу понял Пелагею, только разум противился воспринимать ее намерение. Разговор уходил, как вода в песок.