Анатолий Баюканский - Восьмой день недели

— Непонятливый ты стал, Николаша, стареешь. — Наклонилась к самому лицу председателя заводского комитета, тронула пальцем синий шрам на щеке: — Умереть мне нужно успеть. Чтобы и там с Кирьяном… навсегда. Как я без него? А ты… Витюшку не оставь на распутье. — Пелагея замолчала. Не находил слов для утешения и Николай Николаевич. Остро закололо в спине — проклятый осколок. До слез стало жаль Пелагею. Восемь десятков с гаком прожила, а отпускать жаль… Семья Стекольниковых давно стала родной. Эти мастеровые люди ни в чем слов на ветер не бросали. И если бабка что-то решила, то… одного не мог уразуметь: каким образом возможно просто взять и… умереть? Невольно покосился на часы, ахнул: буквально через четыре минуты начиналось заседание заводского комитета профсоюза. Пелагея поняла, выручила. С трудом встала, легонько подтолкнула:

— Еще раз благодарствую! Иди, Николаша. Дела справляй.

— Я сегодня же пришлю доктора! — от дверей сказал Николай Николаевич.

Проводив председателя завкома профсоюза, Пелагея прошла к дивану, привалилась к валику. Голова кружилась, подташнивало. Сама подивилась: пока ждала правнука — держалась, а теперь — расклеилась. Хотелось пить, но организм вот уже третий день не принимал ни еды, ни питья. Одна мысль смутно забеспокоила: не натворил бы глупостей Николаша. Нагонит докторов, примутся ее лечить. Зачем? Годом раньше, годом позже. Больше всего на свете Пелагея боялась причинять окружающим беспокойство. И умереть мечталось тихо, незаметно. Ей захотелось лечь спиной на диван, закрыть глаза. Думать только о Кирьяне, вспоминать различные случаи из их долгой жизни. «Так бы и уснуть навеки», — подумала Пелагея, но вдруг что-то кольнуло в сердце. Стало страшно. Не за себя — она словно со стороны смотрела теперь на все происходящее вокруг, — за правнука. Виктор останется один-одинешенек на всем бесконечном белом свете. Она не умела красиво говорить, всю жизнь пугалась высоких слов, только сейчас представила: прежде чем уйти, обязана оставить Виктору духовное завещание, переложить на молодые плечи весь тяжкий, необходимый груз человеческого общения, накопленный семьей — дедами и прадедами, добрые, умные, нужные советы, традиции стекольниковские, которые и нарушил только лишь один человек — отец Виктора. Правда, Пелагея даже не представляла, как она сумеет сделать это. Во что воплотить их с Кирьяном жизни, гибель молодых тогда деда Алексея и бабушки Наташи, в какую меру, в какие слова и понятия. Одна надежда согревала: сам успел уяснить смысл жизни стекловаров Стекольниковых — мастеровых людей, поистине святых мужиков и баб, из породы чудаков, которые никогда не гребли под себя, словно глупые курицы, отдавали все, что имели, людям.

Пелагея попыталась начисто вычеркнуть из памяти предложение Николая Николаевича о новом назначении Виктора, но мысль эта, будто заноза, засела в мозгу, не давала покоя. Понимала: профсоюзная работа таит для парня множество острых моментов, на которые он обязательно напорется. Виктор ведь ничего не делает вполруки. А тот же самолюбивый, властный Максименков вряд ли позволит ему отвлекаться на профсоюзные дела.

— Тетя Пелагея! — прервал тягостные раздумья голос Ксаны. — Когда кума не мила, тогда и гостинцы постылы. Николай Николаевич уже уехал?

— Укатил.

— Какая жалость!

— Тебе-то чего жалеть?

— Я бы его любимый салат приготовила. Из кальмара с майонезом. — Покосилась на лицо Пелагеи, притронулась рукой ко лбу. — Не температуришь, а? Болезнь она не матка, не проходит гладко.

— Салат из кальмара, говоришь? — переспросила Пелагея чужим голосом.

— Вкусная штука.

— И салат сгодится. Скоро люди придут, гостюшки дорогие. — Пелагея обернулась, почувствовав на спине чей-то взгляд. В дверях стоял Матвей, прислонясь плечом к косяку.

— Давай я помогу, — предложила Ксана, — чего делать-то?

— Достань из серванта голубой сервиз, немецкий.

— А кто должен прийти конкретно? — в голосе Ксаны звучала озабоченность. — Кого ты приглашала?

— Мои друзья приходят без всяких приглашений. — Пелагея усилием воли заставила себя приободриться, выпрямиться, загнать боль, тревогу куда-то вглубь. Она давно приметила за собой некую странность: могла разом закаменеть. Так было, когда хоронили исказненных детей. Алешка духом в нее выдался. Ему какие только пытки фашисты не придумывали, вытерпел. Уст не разжал…

— Парфен будет? — Ксана по-девичьи опустила глаза. Смутилась от того, что спросила при Матвее. Она тоже не могла бы объяснить, что с ней происходит. С каждым прожитым днем этот странный Парфен, которого она даже стыдилась в свое время, сейчас становился все дороже и дороже, хотя, конечно, оставался прежним чудаком. Ксана для себя определила новое чувство весьма оригинально: «возрастная любовь».

— Должен прийти. Авось дружки с Кирьяном были не разлей-вода. Пелагея прекрасно помнила их непростую историю. По молодости каменщик-футеровщик Парфен Никитин — чудо-мастер — влюбился в Ксану — женщину лет на восемь моложе себя. Ухаживал за ней, тогда еще смазливой буфетчицей, а она нос воротила — мол, работяга, мне подавай инженера. Все ж таки сошлись они. Года три прожили, а потом… Ксана увлеклась каким-то разъездным киномехаником, оставила Парфена. Киномеханик ездил по селам, показывал кино. В каждой деревне, в поселке, наверное, имел знакомых. Словом, Ксана скоро осталась одна. А теперь… весь поселок смеется — заведующая столовой по Парфену с ума сходит.

— Заявится твой желанный, — криво усмехнулся Матвей. — Как всегда, в синем костюме, галстук бабочкой. Джентельмен с парусиновой сумкой. Жених и невеста — смех да и только.

— Не тебе нас судить! — огрызнулась Ксана. Тотчас пожалела о резкости. «Правда, чего это она нападает на человека? Матвей — с открытой душой, а она…»

— Как у тебя с Парфеном? — Пелагея взяла из рук Ксаны глубокую тарелку с блестящим вензелем на донышке, обтерла чистым полотенцем. Привезли голубой сервиз году в шестидесятом из ГДР — подарок стеклодувов Кирьяну, так ни разу и не ели из фарфоровых тарелок, любовались только.

— Как?.. Как? Да никак! — красивое лицо Ксаны зарделось. — Признаюсь, хочу сойтись с Парфеном. И не стыжусь этого. Ушла от него по глупости, по молодому делу. И ты, Матвей, знай про это.

— В чем же загвоздка? — поинтересовалась Пелагея.

— В мелочи. Я желаю, а он — не мычит, не телится… Тетя Пелагея, я слыхала, вроде где-то возле Кривцов ворожея знатная проживает. Напустить бы на Парфена.

— Первый раз слышу! — угрюмо отмахнулась Пелагея. Не признавала она сызмальства всяких сглазов да приворотов. Жила с Кирьяном так, словно пила родниковую воду в жаркий летний день и никак не могла напиться.